Главный идёт прямиком к морю – ищет уединения. В том, как он опускается на песок, бездна усталости. Я хмурюсь, глядя на него. Сегодня весь день меня занимали глубокие думы и ещё более глубокие сомнения.

Он поднимает к голове руки. Растопырив пальцы, совершает такое движение, как если бы машинально собирался пропустить между них пряди волос. Ага, думаю, значит до этого приключения лысым ты не был. И волос когда-то было много, судя по тому, как широко ты загребаешь то, чего теперь нет, и они точно не были короткими. Он замирает, словно впервые не обнаружив шевелюры, потом проводит ладонью по черепу и уже обеими руками по лицу.

Надо сказать, он уже не лысый. За эти дни его череп покрылся тем, что на подбородке было бы щетиной, но у него просто очень короткие волосы, четко обозначившие направление своего роста.

Вижу его не только я. Цыпа тоже. Смотрит, как завороженная. Затем внезапно подскакивает, будто кто-то её со всей силы подбросил, и в руках у неё я замечаю запечённую на костре раковину – она не выпускала её весь вечер, берегла, чтобы никто «случайно» не подумал, что это лишняя порция. Вначале она резво бежит к нему, перепрыгивая песочные барханы и кусты изумрудно-белёсой травы, но приблизившись, замедляется и стоит какое-то время позади, словно растерявшись или испугавшись.

Он чувствует, что не один и разворачивается. Смотрит то на раковину, то на заботливую девушку, а потом его напряжённое лицо разглаживается и расплывается улыбкой. Нормальной.

Это впервые, когда он улыбается, и это…

Я снова испытываю то чувство, которому не могу подобрать название. Причём, теперь ещё острее. Чувство неправильности? Несправедливости? Обиды? Да, идея сохранить еду для тех, кого нет в лагере, была её, но раковину ведь достала я.

Она усаживается рядом с ним и что-то рассказывает, пока он ест. Он не торопится, хотя видно, что за этот день во рту его не побывало и маковой росинки. Усталость, которая залегла под его глазами тёмными кругами, линиями на лбу и заломами у рта, словно разглаживается, рассеивается. Он снова смотрит на неё. И снова. И снова. Потом что-то говорит, она заливисто хохочет, чуть запрокинув голову, и он опять улыбается. Ей.

А у меня это пакостное чувство… щемящей тоски где-то под рёбрами.

12. 12. Гигиена

Однако зацикливаться на отрицательных эмоциях некогда. Я – судя по всему, человек практичный и приземлённый – почти мгновенно переключаюсь на вопросы бытового характера.

Уже на второй день жизни без памяти хронический голод вытесняет на задний план острая потребность помыться горячей водой. Особенно в интересных местах. Мысль лихорадочного рыщет в закоулках полупустого сознания в поисках решения этого животрепещущего вопроса и, в конце концов, находит.

 Вдоль всего побережья этого дикого и необитаемого места, будь оно островом, полуостровом, или просто куском суши у моря (мы ещё не знаем наверняка), можно найти мусор цивилизации. Чаще всего это пластиковые бутылки разных цветов и степени прозрачности, фрагменты полиэтилена, куски ментолового цвета верёвки, ошмётки рыболовной сети и другие пластиковые останки.

В первый день, когда мы с Цыпой возвращались с поисков воды, я заметила полузарытую в песке металлическую ёмкость. Тогда моя голова была целиком занята более насущным вопросом – поиском еды, теперь же, когда голод вечно с тобой, но поступление пищи в организм происходит относительно регулярно, всё, о чём крутятся мысли – это какой-нибудь металлический сосуд, который можно было бы поставить на горячие угли и спустя время получить немного горячей воды.