Консульство сейчас получает явно недостаточно таких журналов, как «Интернейшнл Аффеарс», «Совьет Юнион», «Калчер энд Лайф». А между тем, есть адреса 35—40 лиц – членов правительства, членов Революционного совета, влиятельных деятелей, – симпатизирующих нам и которым можно было бы регулярно посылать эти журналы. Чиркин просит посодействовать, чтобы количество их было увеличено раза в два.

С Карловым беседовал сразу же после его возвращения из отпуска. Беседа была деловой, короткой. Если будет необходимость – поможет. А пока – держать связь с Чиркиным. Просил передать благодарность за Ваше письмо.

Вот, пожалуй, и все. Что забыл, напишу в следующую почту. Если что не правильно – подскажите…».

* * *

По словам С.Г.Широяна, это письмо обсуждалось на заседании Правления АПН, «что бывает крайне редко», и получило «очень хорошую оценку». И папа мой узнал о нем каким-то образом, наверное, от своего друга Чиркина, написав: «Твой отчет слушали на Правлении АПН!»

Широян передал мне слова тогдашнего Председателя Правления АПН Бориса Сергеевича Буркова7: «Надо же! Корреспондент без году неделя – и такой отчет!» Но не был я тогда никаким «корреспондентом», а лишь учился стать им…

…В 1967 году, завершив обучение в ИВЯ, пришел в Агентство. Сурен Григорьевич привел меня в кабинет Главного редактора ГРА Николая Арсентьевича Сметанина. Вкратце разговор свёлся к тому, что меня готовы взять на работу, а через год-два – направить редактором в помощь заведующему Бюро АПН в Танзании, а затем, еще через несколько лет, и заведующим Бюро в какую-либо африканскую страну.

На первый взгляд, карьерные перспективы были неплохими. Но, вернувшись домой, прикинул: «Год-два – это 1969 год, а может быть, кто знает, и позже. А что затем? Трудно загадывать…». И выбрал аспирантуру, куда и поступил в ноябре 1967 года, – в Институте Африки АН СССР.

И все же этот отрезок работы на ниве журналистики поспособствовал тому, что в 1973 году, закончив аспирантуру, я продолжил свою карьеру именно в Агентстве печати «Новости». И спустя еще 5 лет не раз посещал Занзибар, работая в Танзании заведующим Бюро АПН (об этом – ниже).

Писуч я оказался до писем домой из Занзибара (некоторые «процитировал» выше). Приведу одну цифру: только Оксане, будущей жене, отправил 30. Кроме одного (я их нумеровал), все эти письма сохранились (в некоторых разные даты: дописывал их в разные дни перед очередной «почтой» в Москву).

Содержание многих – собственно о переводческой работе на редком «восточном» языке – может, думаю, быть интересно читателю.

При этом замечу. Мы с Володей Овчинниковым стали в 1965 году вообще первыми (!) советскими студентами-стажерами, да еще военными переводчиками, работавшими в тогдашней Африке южнее Сахары. Но осознание этого пришло много позднее, а «подсказал», много-много лет спустя, Аполлон Борисович Давидсон8, мой наставник по истории Африки со студенческой скамьи в ИВЯ.

Подчеркну также, что перед отправкой на Занзибар мы не получали «сверху» никаких «инструкций», «напутствий» или «наказов», вроде того, что на нас ложится «ответственность» за поручаемое дело, что мы – «советские», и этим всё сказано.

Нам, молодым парням, было не до этого: радовались, что скоро будем на «родине» суахили, точнее,Kiunguja — суахили занзибарского (Unguja – Занзибар на суахили: так занизибарцы называют свой остров). А это, считали англичане, – King Standard of Swahili, или «Эталон языка суахили – занзибарский». Главное же, как я понимал, – не подвести Институт, меня (нас) рекомендовавший.

Но сначала о том,