«Cause just one voice is not enough,

I need to hear from everyone,

And even when I’m dead and gone,

I’m hopin’ someone’s singing along.

Так или иначе, но каждый делит людей на какие-то категории. «Свои» и «чужие». «Чёрные» и «белые». «Экстраверты» и «интроверты». «Я» и «все остальные». Признаётся человек или нет, но в уме он непроизвольно сортирует мир по полкам, которые построило его мышление, ― и это на самом деле неплохо определяет его мировоззрение.

Я делю мир… сложно объяснить, как я его делю, и в то же время нет ничего проще. Если представить, что мир ― огромный рынок, то я делю его на тех, кто продаёт, и тех, кто покупает. Если представить, что мир ― это театр, то я делю его на тех, играет на сцене, и тех, кто наблюдает в зрительском зале. Конечно, за свою жизнь человек не может придерживаться только одной категории, он не может быть исключительно тем, кто даёт, и в определённой ситуации он становится тем, кто забирает, так и поддерживается жизненное равновесие. Но всё-таки, с возрастом, пожалуй, каждый понимает, что же всё-таки получается у него лучше: создавать что-то или пользоваться этим.

Я всегда мечтала принадлежать к первым. Ещё до того, как осмыслила это. Так уж сложилось, что слушатель из меня на троечку с натяжкой, а вот говорить выходить не так уж и плохо. Читая книгу, я всё время пытаюсь встать на место автора и хозяина этого придуманного мира, а не читателя, который впитывает страницы. И получать подарки я не очень-то люблю, гораздо больше мне по душе их дарить. Но как бы я ни старалась покинуть категорию «принимающих/поглощающих/наблюдающих» и официально наконец-то причислить себя к противоположной стороне, пока ещё у меня этого не вышло. Так я считаю в данную минуту, по крайней мере.

Мне уже далеко не один врач сказал, что пение даёт положительную динамику в борьбе с раком, и взялись мы с мамой тащить из меня все возможные ноты. Она даёт мне задание в виде одной из своих любимых композиций, а я старательно пытаюсь её воспроизвести, помогая себе хлопками ладоней, щелчками пальцев и иногда стуком карандашей по столу вместо барабанных палочек. С трудом выходит выжать хотя бы десятую долю желаемого звука, но, несмотря на то, что мама ― слушатель строгий и всегда просит стараться лучше, она меня ещё пока не ругала. Подозреваю, что мне делают скидки.

Так и эдак я думала, как же заставить меня петь лучше и на каком уровне необходимо перекроить мой голос, чтобы он звучал пристойно. Встреть я тебя в нынешнем году в Москве, ты бы точно не отделался от вопроса, остались ли ещё красивые голоса там, где ты приобретал свой.

А тут вдруг взыграло во мне лирическое настроение, пока я временно обитала в одной палате. В одиночестве, на моё счастье. Рисовала свои любимые символические закорючки, сама не заметила, как расплескала твою песню. Она как будто меня загипнотизировала и взяла в плен. «Don’t give me those eyes cause you know me and I can’t say no to you, we can’t have each other even if we wanted to».7 Я почти допела её, когда споткнулась прямо на середине фразы. В дверях палаты стояла медсестра. В этот момент споткнулось уже моё сердце, и дышать нормально я смогла не сразу ― это же дикий ужас, мои вопли кто-то слышал. «Я тебя боялась спугнуть», ― сказала она, ― «так и знала, что при мне ты петь не захочешь. Но у тебя получалось так хорошо, что прерывать тебя мне не хотелось, да и тебе полезно». Кажется, щёки у меня горели ещё много часов.

Но как я ни старалась позже, воспроизвести её вот так же снова у меня больше не получалось. Рядом будто был лишний слушатель, который заставлял меня нервничать и всё портить.