– И что эти уголовники постоянно вами помыкают? – спросил поручик.

– Нет, раньше в бараке нас было почти поровну, нас легионеров девять, а их, бандитов, тринадцать. Остальные полный нейтрал, ни во что не вмешивающийся. И все это время мы их колотили, причем славно колотили. Но потом, очевидно они уговорили надзирателей, и наших потихоньку стали расселять по разным помещениям. Теперь нас в каждом бараке по четыре-пять человек, ясно, что бал везде правят уголовники. В нашем бараке нас теперь девять вместе с тобой, а уголовников больше чем вдвое. Расклад не в нашу пользу. Начальству на наши просьбы наплевать, они всегда на стороне бандитов, потому как одной с ними крови. Думаю, тебе бы найти приют, где легионеров больше, иначе тебе будет плохо.

– А что мне грозит?

– Да все, что угодно! Они пока присматриваются, что ты за птица, не стоит ли за тобой кто-нибудь из тюремного начальства. Но, как только узнают, что защиты у тебя никакой нет – все! Издеваться начнут, а ты парень еще молодой, горячий. А что один, против двадцати? Ничто. Сомнут они тебя …

– А вы, не поддержите?

– Боюсь, что нет. У Максима, вон, руки свело, едва вагонетку толкает, куда ему драться?! Выходит, нас восемь. Один против троих – дохлый номер! Нас же потом и обвинят, как зачинщиков, будь уверен! А за драку срок добавят, а потом и на свинец, или еще хуже, на ртуть загремишь, а там – хана! Нам же, представляешь, дотянуть осталось всего ничего: сто сорок три дня на сегодня.

– Потом отпустят на свободу?

– Какое там на свободу! За попытку побега, после как отбудем каторгу, новый срок службы влепят. Но это уже, все-таки, совсем не то, что здесь.

Да, тут он, пожалуй, прав, подумал Макаров. Он с легкой грустью вспомнил о службе в легионе, которую начал в Тунисе осенью в двадцать первого года. Когда внезапно врывающийся с юга ветер под названием сирокко приносил настолько сильную жару, что она вызывала спад в армейском распорядке, тогда легионер имел по пять-шесть свободных полуденных часов, а выходные дни, зачастую, были свободны полностью с утра до вечера. Здесь же семь часов на сон и три на все остальное, и почти пятнадцатичасовый рабочий день, без выходных и праздников. Кормят, правда, более-менее нормально. Попытки морить голодом приводили к тому, что выработка руды падала катастрофически. И есть еще карцер: пятиметровая яма с отвесными стенами и с грязной водой на дне. Человеку, сидящему там, выдавалось триста грамм хлеба и котелок воды на сутки, и котелок супа один раз в три дня. На ночь ему сбрасывали одеяло, но спать практически было невозможно, даже сидя. Попасть же в эту яму можно было за любую провинность: здесь все на усмотрение надзирателей, привыкших иметь дело с убийцами, насильниками и грабителями. Сама мысль о том, что заключенный может оказаться нормальным человеком не способна даже возникнуть в мозгу, до отказа переполненном насилием и жестокостью.

Боевые действия против него уголовники начали в столовой, где в постоянной толкотне можно пакостить незаметно. Во время завтрака, проходящий мимо зек опрокинул полой куртки его кофе. Владимир не успел даже заметить виновника; в столовой на один прием рассаживали сто человек, чтобы за час пропустить весь лагерь, их заставляли двигаться в предельно быстром темпе и толкнуть кружку мог кто-нибудь нечаянно. На следующее утро все повторилось, и он понял, что это не случайность. Он даже успел заметить, кто. Теперь его кофе стоял перед ним, далеко от края стола. Тот же самый человек, горбатым носом и смуглой кожей смахивающий то ли на грека, то ли на испанца, остановился перед ним и высыпал в его кружку горсть соли. «Это тебе, сволочь, вместо сахара!» Владимир никак не прореагировал на это. На следующий день, тот же горбоносый плюнул в его кружку, которую поручик тут же выплеснул в его ухмыляющуюся рожу. Бандит кинулся было к нему, но его схватили стоящие рядом, скорее всего, единомышленники; за драку в столовой полагался карцер. Они поджидали его за углом столовой, на пути к плацу, где их выстраивали перед отправкой по шахтам; плюнувший в кофе и верзила за его спиной. Владимир сразу ударом в челюсть свалил первого и замахнулся на второго, который тут же отскочил в сторону. Вечером, после отбоя, лежащий рядом Иван зашептал ему на ухо.