Почему-то Марк сразу ответил:

– Да.

То «да», сочувствующее «да» проблеме «следака». А потом полицейский протянул ему свою помятую старую визитку, где над должностью указано Городинн Эдуард Борисович. И вновь одарил тем все понимающим благодарным кивком, мол, чтобы обращался за помощью, но только в крайнем случае. Словно, выслушав его, Марк стал Городинну лучшим другом. Возможно, Эдуарду Борисовичу и некому было высказаться. Скрывшись за пастью лифта, на прощание он даже помахал рукой.

***

Сенпек зашел в квартиру и, словно впервые, осмотрел свои комнаты. После череды расплющенных, как спелые кокосы, голов и треска костей, напомнившего ему трещетку на велосипедном колесе, его дом и стены показались жутко темными. Еще тут совсем не прибрано, пыль выложена ровным слоем, как сливки на торте, и вещи разбросаны, но Марк готов поклясться, все собирал и рассовывал по шкафам буквально вчера, хотя это вчера, может быть, было недели и недели назад. Потом тут была эта шайка псевдо-поборников Закона, а на деле ― джуфрушные мародеры и пираты.

Помотав головой, он включил телестену, и на него сразу полился поток срочных новостей о массовых самоубийствах. Несколько сотен художников, поэтов, музыкантов и прозаиков покончили сегодня с собой, спрыгнув с крыш, застрелившись или наглотавшись горстей таблеток. «Инциденты», как выразилась телеведущая Инна Сливоч, происходят по всей стране.

Марк не планировал самоубийство в ближайшее время, но пульс еще долго слишком громко вибрировал по венам.

***

В тот же день появился новый Закон. Закон запретил самоубийства.

И хотя самоубийство было давно запрещено на церковном уровне, теперь, после случившего «акта истерии и трусости», как назвали «инцидент» в официальном послании Корпорации «Джу&Фру», этот запрет теперь звучит и в законодательстве.

Марк поспешил переключить телеканал, но на каждом были новости и новости, говорили только о запрете самоубийства.

В мгновение между нажатием кнопки Марк оказывается в чистом, кажущемся бескрайним, поле. Ни деревьев, ни домов. Человеческая пустыня, по которой он бесцельно шагает. Над головой зависло овальное солнце, красноватое, словно на рассвете, и настолько тусклое, что на него можно смотреть не щурясь. Вдалеке ровная, начертанная будто бы по линейке, веревка горизонта ― место соприкосновения буро-горчичной земли и ярко-голубого неба: равные половины мира.

Склонив голову, Марк заметил, что идет босиком, пальцы месят песок, землю. На Сенпеке длинное бесформенное одеяние, похожее на тогу. Марк прошел недалеко. Его одолевает жажда, а солнце, кажущееся ненастоящим, печет неприкрытое темя. Горизонт подергивается волнами, как воздух над костром, и из ничего проявляются очертания города: высокие дома, множество небоскребов, и почти каждое здание полыхает, трескается в огне.

Прищурившись и укрыв глаза под козырек ладони, Марк рассматривает погибший город, а перед ним появляется человек.

Незнакомец.

Он, кажется, в такой же тоге, босиком, с лицом Марка Сенпека. Близнец смотрит на Марка. И хотя Марк обычно молчит, когда боится, но все-таки в этот раз:

– Кто ты?

– Ты уже знаешь, ― отвечает близнец. Видны белые зубы, глаза слишком яркие, нечеловеческие глаза Марка Сенпека, но почему-то настоящий Марк боится их.

– Где мы?

Незнакомец усаживается перед ним, скрестив ноги, обратив лицо к солнцу. Оранжевый овал тускнеет, лучи греют слабо, словно иссякают батарейки, и день мрачнеет. Марк садится рядом, повторяя позу, смотрит на солнце, словно там ответ на его вопрос.

– Ты должен найти Марину, ― шепчет близнец. ― Выберись из круга.