Так что мои волосы остались при мне, а день продолжил меня радовать своим сумасшедшим темпом.

— Почему не танцуешь?

На Олино место присел ее отец.

— Да вы что, Эдуард Борисович, я устала, как ездовая лошадка или мул, какой-нибудь. Ног не чувствую совсем. — тяжело вздохнула я, и вытянула ноги под столом.

— А Олька моя вон, как отплясывает, — засмеялся мужчина, с гордостью смотря на дочь.

— Ну так она к каблукам привычная, они для нее продолжение ног, не меньше, — засмеялась я, с не меньшей гордостью поглядывая на подругу.

Я не понимала, почему лучшая подруга обвиняла своего родителя в безразличии, ведь даже самому невнимательному человеку на земле, посмотревшему на Моховина, стало бы понятно, насколько сильно тот любил свою единственную дочь.

— Ты уже определилась с поступлением? — поинтересовался мужчина, по-прежнему не отрывая взгляда от сумасшедшей девушки с коротким ежиком салатовых волос и в цвет им таких же неоновых шортах-клеш.

— Конечно, я уже давно решила, что буду поступать на управленца. Пока я мало что понимаю в бизнесе, тем более производственном, но я хотела бы продолжить дело отца и быть в этом более компетентной.

Нехорошо, конечно, прикрываться именем погибшего человека.

Ой, нехорошо, Лика, делать свои стремления и цели более благородными, чем они есть на самом деле. Нехорошо!

Мое подсознание возмущалось, где-то глубоко… очень-очень глубоко, пока я сама, запихнув все эти неразумные мысли, еще глубже, натянув улыбку, делилась планами с Эдуардом Борисовичем.

Мужчина же, услышав мой ответ, наконец-то повернулся ко мне и как-то странно прищурился. Я подумала бы, что он удивлен, но по его лицу невозможно было ничего прочитать. Вмиг испарился добродушный дяденька, в глазах которого плескалась безусловная любовь к дочери. Теперь передо мной сидел лучший юрист Москвы, хваткий, цепкий и умевший «держать лицо» человек.

— Вот как. — Он потер ямочку на подбородке указательным пальцем, Оля всегда так делала, когда уплывала в свои мысли. — Очень интересно.

— Что именно? — мне не понравился его тон.

— Да, не бери в голову. — Моховин убрал руку от лица и, щелкнув пальцами, отмахнулся. — Просто моя кукушка до сих пор не знает. Как будто ей десять, и я заставляю ее написать сочинение на тему «Кем я стану, когда вырасту», даже поговорить спокойно не желает, все время убегает. Как же я тогда договорюсь о ее поступлении, если не знаю куда она хочет?

— А вы прекратите ее недооценивать. Просто поверьте в нее и все.

— О чем ты? — Моховин нахмурился и, казалось бы готов даже прибегнуть к пыткам, лишь бы услышать ответ на свой вопрос.

— Я не буду вам ничего говорить, это не мой секрет. Просто поверьте в свою дочь. Она прекрасно знает, чего хочет от этой жизни, и сил прикладывает к достижению своей цели не меньше, чем я.

— А ты прикладываешь очень много сил?

— Я почти поступила на платное место, уже прошла собеседование. С бюджетными местами все намного сложнее, но у меня большие шансы пройти конкурс и там. И это все без помощи Вольских. Остались лишь формальности: принести в приемную комиссию документы и дождаться результатов, и все.

— Вот как.

Мужчина подхватил маслину с тарелки дочери и спешно ее прожевал. Если до этого он не воспринимал мои слова всерьез, то теперь однозначно о чем-то задумался, как будто знал, что-то такое, чего не знала я, и это что-то имело непосредственное влияние на ее будущее. Мне стало не по себе, захотелось передернуть плечами и отогнать с себя эти странные мысли, которые были сейчас совершенно не к месту.

— О чем болтаете?

На нас буквально налетел ураган, приобняв нас обоих. Ольга положила голову на плечо к отцу и громко задышала.