— Вспомнил, как мы моей футболкой в Волоколамске кидались, когда нас гопота обула.

— Не знал, что это была твоя футболка.

— Я и сам не знал, пока не обнаружил, что её нет, — Егор поднялся и взял свою тарелку. — У нас тут самообслуживание.

Влад снова посмотрел на мои пельмени:

— Почему ты ничего не съела? Совсем гадость?

По его обеспокоенному тону я поняла, что варил их он.

— Можно я потом доем? Отдохну немного и съем.

Он согласно кивнул.

— Видела кровать с балдахином? — спросил Артём. — Давай выберем её?

Я взяла тарелку в руки, чтобы отнести на кухню, встала, и в один момент всё ухнуло в пропасть.

Стена медленно наклонялась, оседала, рассыпалась на кирпичики. Бело-желтое песчаное марево. Цементная пыль, взметнувшаяся до солнца. Корпус рушился снова и снова.

We found love…

Я всё силилась сказать, чтобы они не волновались, и что обмороки для меня вполне привычное явление, но от внутреннего озноба челюсти свело. А снаружи разгорался пожар.

Мне дали стакан воды и таблетку. Потом ещё одну.

Я надеялась, что те руки, которые меня переодевали и укладывали в постель, принадлежат Артёму или Зое. Но по большому счёту было всё равно.

Кровать оказалась неширокая, но удобная, я прижималась лбом к стене и чувствовала её прохладу. До тех пор, пока стена вновь не начинала наклоняться, предвещая очередное обрушение.

Меня назвали Витой, чтобы запрограммировать на жизнь. Ведь, действительно, не может же сама жизнь умереть. Умирают люди, а жизнь остаётся. Она течёт, подобно водному потоку, неся свои корабли сквозь шторма и бури, и даже если некоторые из них тонут или теряются, движение жизни не прекращается никогда.

Я всегда была болезненным ребенком, хотя отделить настоящую болезнь от маминых мнимых страхов получалось нечасто.

Тебе нельзя переохлаждаться, потеть, сидеть на диетах, не высыпаться, нервничать, висеть вниз головой, быстро бегать… Влюбляться тоже было нежелательно.

— Доброе утро, солнышко, — говорила Зоя голосом Ангелины Васильевны. — Я приготовила тебе творожную запеканку. Поднимайся скорее, Ярослав никак не может дождаться, когда ты встанешь. Измучил меня. Я положила на стул полотенце, а твоё платьице бросила в стирку. Очень пыльное. Как ты смотришь на то, чтобы вместе с нами на недельку рвануть загород? Я так устала от духоты. Ты не думай, я не такая уж и скучная, я умею веселиться. Выберем такое место, где не будет никаких пенсионеров, с песчаным пляжем и танцами до утра.

На её месте возник Артём:

— У тебя на лице написано, что ты готова верить в любую чушь! Абсолютно в любую…

Я назвала татуированные черные линии на его предплечье: ты и я. Нижняя была «я», верхняя «ты». Они обхватывали руку кольцами и, оставаясь единым целым, никогда не пересекались.

Кто-то с отчетливой настойчивостью, не во сне и не в бреду, потряс меня за плечо.

Совершенно осознанно открыв глаза, я перевернулась на другой бок.

На стуле передо мной сидел молодой, похожий на армянина мужчина в коротком бледно-голубом халате поверх серой футболки.

За его спиной, скрестив руки на груди и хмуро глядя из-под косой чёлки, стоял Артём. Комната была мне не знакома.

— Как вы себя чувствуете? — спросил мужчина.

— Плохо, — призналась я, едва шевеля губами.

— Как вас зовут?

— Вита.

— Сможете сесть?

Я торопливо приподнялась, голова опять закружилась. Он взял меня за запястье, там, где раньше была повязана красная нитка, и проверил пульс. Потом двумя руками ощупал лимфы под горлом, достал из кармана фонарик, посветил в лицо, в глаза, в горло. Достал стетоскоп и попросил поднять футболку.

Артём тяжело вздохнул и отошёл к окну, всё это время он мужественно молчал.