– Мать-то с отцом как тебя называли?

– Я их не помню, – спокойно отвечает он. Беспризорники, когда так отвечают, обычно начинают носом хлюпать. А этот – нормально себя ведёт, безразлично и даже равнодушно.

– Ладно, – встаю с постели. – Пупсик, так Пупсик. А меня – Пес… – тут я спохватываюсь. – Борис Макарович.

И в груди так это теплеет, гордость некая появляется, что наконец меня хоть кто-то по имени-отчеству величать будет.

– Красиво… – заискивающе тянет Пупсик. – Пес Борис Макарович.

– Чево?! – челюсть у меня падает во второй раз. – Не пёс я, а просто Борис Макарович! – гаркаю на него.

Пупсик втягивает голову в плечи и испуганно лепечет:

– Хорошо, Борис Макарович…

– Вот так-то лучше, – назидательно бурчу я и направляюсь в ванную.

По пути мимоходом заглядываю во вторую комнату и столбенею. И уж не помню, отваливается ли у меня челюсть в третий раз или нет. В комнате чисто и аккуратно, как не было даже до пожара. И, что удивительно, диван целёхонький, и не то, что пепла, ям выгоревших в нём нет. Как заворожённый подхожу к дивану, щупаю велюр. Приснился мне ночной пожар, что ли? И тут замечаю, что там, где ночью ямины выгоревшие зияли, ворс велюра как бы короче, словно вытерт задницами, хотя кто и когда это мог сделать, если я диван всего полгода как купил, а гостей не больно-то жалую?

– Вы не беспокойтесь, Борис Макарович, – извиняясь, говорит за спиной Пупсик, – к вечеру отрастёт. Только… Только я вас очень прошу, не выгоняйте меня. Я вам полы мыть буду, стирать, помогать… – А голос у него надтреснутый, исстрадавшийся, а к концу вообще плаксивым становится.

– Отрастёт… – обалдело шепчу я, осторожно провожу рукой по проплешине, а затем машинально тру подбородок. Ощущение почти идентичное, что по бороде небритой, что по «отрастающему» ворсу велюра. – Ладно, посмотрим, – не глядя на Пупсика, бурчу, то ли отвечая на его просьбу, то ли по поводу «зарастания» проплешин на диване. И плетусь в ванную.

Пока брился да умывался, решил – оставлю. Шлюх я сюда не вожу, в гостиницах с ними якшаюсь, а бабка Манька, что раз в неделю у меня убирает, уж больно дорого обходится. Мало того, что я ей неслабо плачу, так она ещё из холодильника продукты тибрит. И потом – лестно всё-таки иметь домашнего слугу, который, как почему-то подумалось, будет предан мне душой и телом.

Выхожу из ванной, слышу, Пупсик на кухне посудой звенит. Одеваюсь и захожу туда. И глазам своим не верю. На столе мой фирменный завтрак стоит: яичница с беконом и помидорами и чашка чёрного кофе. Причём яичница приготовлена именно так, как я люблю – не глазунья, а болтушка. И откуда Пупсик узнал об этом?

– Садитесь кушать, Борис Макарович, – приглашает Пупсик, а сам цветёт весь, будто о своём решении его оставить я уже сообщил.

«Экстрасенс хренов», – думаю, но не зло, а так, благодушно.

Сажусь за стол и тут только обращаю внимание, что прибор-то один. Достаю из шкафа чистую тарелку, вилку, переполовиниваю яичницу, накладываю.

– Садись и ты, вместе завтракать будем, – предлагаю Пупсику.

У него глаза круглыми делаются.

– Вместе? – недоверчиво тянет он.

«Ну вот, а я тебя ещё экстрасенсом обозвал», – говорю ему про себя, а вслух высказываюсь с нажимом и твёрдо: – Раз я тебя решил оставить, значит, есть будем вместе.

Без лишних уговоров Пупсик взгромождается на табурет и берёт в руки вилку.

Я достаю чистую чашку, хочу и кофе переполовинить, но Пупсик меня останавливает:

– Спасибо, но мне этого нельзя.

«Ах да, – спохватываюсь про себя. – Кофе ведь возбуждает…»

– А молоко будешь?

– А можно?

Я только хмыкаю, открываю холодильник, достаю пакет и наливаю ему полную чашку.