– Мама не разрешает, – ответила девочка. – Вот одна я и не хожу. Я послушная девочка!

– Сам вижу, – заулыбался лесничий. – Белки к непослушным детям не прыгают на руки!

Я уже занимался уборкой на привокзальной площади, когда Колька, зачем-то, мне это рассказал. Не помню, чтобы он прежде сам заводил разговор. Расценив это, как что-то важное, я отпустил на перекур своих дворников, подбиравших мусор за демонстрантами, и ответил соседу.

– У меня какое-то очень плохое предчувствие, на счёт этих семей, – с тревогой признался тот. – Меня беспокоит дочка лесничего, Люба, и ещё, та маленькая девочка, Амина Перцева… У одной нет матери, у другой отца.

Скажи, не у тебя ли там они проживают?

– А как их зовут? – поинтересовался я.

– Я никогда не видел маму Любы, – ответил Колька. – Говорят, она из Владимирского, там и Люба жила, пока отец её ко мне не привёз уже старшеклассницей. Почему – не знаю. Володик мне ничего не рассказывает! Ты с ним дружишь, вот ты у него и спроси.

– Как зовут-то её?

– Да откуда мне знать?

– А как я пойму, у меня ли она, без имени? И о ком, скажи, мне Володика спрашивать?

Колька задумался, а я, тем временем, продолжал.

– Тебя правда волнуют эти людские интрижки, кто от кого в подоле ребёнка принёс, кто на кого виды имеет? – не понимал я соседа. – Что ты, как девчонка! Совсем, как соседка твоя, Марусинка, мир её праху. Может, тебя беспокоит что-то другое, но ты сам не знаешь, как это истолковать?

Кольку эти слова задели.

– Зазнался ты, вижу, не успев ещё и городом стать! – ответил он. – Конечно, теперь ты умный, а я так, деревня! Сам не знаю, что чувствую, о чём спрашиваю, кого ищу?!

И с чего он вдруг вспылил? На него это так не похоже, такой тихий всегда, а тут вдруг, целая буря! Что на него нашло? Одно мне было предельно ясно: Околика что-то всерьёз беспокоит. Может, это и связано как-то с детьми, о которых он говорит, или с кем-то из их родителей. К сожалению, я – никудышный психолог и просто не понял его. Полагаю, тот решил оставить за собой последнее слово, потому что больше не захотел со мной говорить. У моих дворников, тем временем, закончился перекур, и я опять принялся за уборку.

Пройдя по обочине улицы Базовой через перешеек и привокзальный район, Кинди Кут Шари оказался у моих врат, как любят говорить современные города о своих вокзалах и аэропортах. К его появлению там уже был порядок и тишина. Лейтенант Волюка глядел на опустевшую площадь из вверенной ему милицейской будки, ел бутерброд с сыром и ветчиной и в тайне очень сердился на Яну Тройкину.

– Реагировать на звонки, – ворчал он, вспоминая её слова. – Ну, кто станет звонить в эту уличную конуру, постовому? А кому придёт в голову, заявление сюда подавать? Да народ вообще не догадывается, что я тут сижу, для всех это просто синий ларёк, в котором пиво не продаётся!

Изнывая от скуки и бессильной обиды на Тройкину, Волюка заметил босого бородатого юношу, обмотавшегося какой-то оранжевой простынёй и неспешно идущего так вдоль проезжей части.

– А это ещё что за клоун? – усмехнулся он, и вышел с бутербродом в руках, узнать, всё ли в порядке. – Лейтенант Волюка, – представился он, подойдя к незнакомцу. – В чём дело, гражданин? Вас раздели, или чей-то муж вернулся не вовремя?

Тот поглядел на него с блаженной улыбкой, встретившись с парой выразительных карих глаз лейтенанта. Сильным и тёплым показался ему этот взгляд. Не было в нём, ни высокомерия, ни притворства. Но и безразличия не было, даже наоборот – любопытство и удивление, искреннее желание быть у дел, и какая-то грусть.

– Моё имя Кинди, – представился он лейтенанту. – А Ваше?