В тишине зала прошелестел смешок. Актрисе на сцене на секунду полегчало. Она даже приподняла поникшую, было, голову, дабы узреть наивно сострадающую душу. Арбенин смешался в реплике.

Но «шоу маст гоу он». Нина вновь схватилась за грудь, борющуюся с предсмертной одышкой.

Арбенин (подходит и целует её)

Да, ты умрешь – и я останусь тут

Один, один… года пройдут,

Умру – и буду все один! Ужасно!

Но ты! не бойся: мир прекрасный

Тебе откроется, и ангелы возьмут

Тебя в небесный свой приют…

И вот кульминация злодейства.

Нина

(вырывается и вскакивает)

Сюда, сюда, на помощь!.. умираю —

Яд, яд – не слышат… понимаю,

Ты осторожен… никого… нейдут…

Но помни! есть небесный суд,

И я тебя, убийца, проклинаю.

(Не добежав до двери, упадает без чувств)

– Мама! – теперь уже требовательно зазвенел голос Костика. – Тёте же плохо! Что же ты сидишь? Ты же врач!

«Бездыханное» тело Нины, упавшее на авансцене согласно ремарке Михаила Юрьевича – «без чувств», повернулось на бок. Спиной к зрителям. И зримо затряслось. Судя по придушенным звукам, в агонии несчастная жертва зажимала себе рот.

Арбенин со стиснутыми скулами искал себе места, позабыв про финальный монолог мизансцены: «Проклятие! Что пользы проклинать? Я проклят богом».

Из-за кулис повысовывались головы свободных от игры актёров и стали вглядываться в сумрак зала…

Когда под шум аплодисментов труппа принимала цветы и выходила на поклоны, ожившая Нина послала в зал персональный воздушный поцелуй. С улыбкой.

А подлец Арбенин в полупоклоне приложил правую руку к сердцу и затем показал ею всем на Костика…

Мама потом сказала, что то, что за этим последовало, называется овацией.

Вот такая это коварная штука – система Станиславского. Будь она неладна.

Цитаты приведены в пунктуации М.Ю.Лермонтова

Так случилось, что мать с отцом расстались, когда мне не было и пяти. Визуально в моей памяти он сохранялся в соответствии с чёрно-белой послевоенной фотографией. В военно-морском кителе без погон, как положено демобилизованным вчистую, с двумя орденами Красной Звезды. Немыслимо молодой и серьёзный.

По мере моего взросления постепенно открывались какие-то факты о нём, исключительно в уважительном тоне. Мне не выдумывали щадящих историй, почему папа теперь не с нами. В положенное для детской психики время я узнал, что живёт он теперь далеко, очень далеко, на Дальнем Востоке, где-то в тайге, работает на биологической станции. Сами понимаете, приехать в таких географических условиях в отпуск повидать сына – дело почти невозможное. В положенное же время у меня появились во Владивостоке два младших братика. С которыми как-то даже одно время намечалось совместное путешествие по Волге в летние каникулы, но которое, к моему огорчению, так и не состоялось. Алименты же платились исправно, недостатка в мужском воспитании, благодаря деду по материнской линии, я не испытывал. Так и довзрослелся до юности, которую встретил в чине курсанта высшего военного училища.

Драю как-то раз в субботу полы в казарме, строю планы на увольнительную в воскресенье. Вдруг подходит старшина с бланком отпускного билета:

– Так, быстро переодеваться! Увольнение до утра понедельника, на проходной отец ждёт.

– Чей отец? – опешил я.

На меня посмотрели, как на идиота.

От казармы до проходной метров триста. Всё это время меня занимает одна мысль: наверняка в скверике у проходной, где лавочки всегда полны родственников, друзей и курсантских подруг, и сегодня достаточно народу. Ну и как я отца узнаю? Четверть века, прошедшие с момента фотосъёмки не могли его не изменить. К тому же, к такого рода встрече экспромтом я никак не готовился. Да и карточку, если честно, на груди не носил. Глупая ситуация.