‒ Вот именно. Хватит хандрить. Я берусь за это дело. Знаешь, что это значит?

‒ Что?

‒ Что тут многим понадобится хороший адвокат, а ты, как мышь в своей норе засела.

‒ Приезжай, будем разбираться. Только, если хочешь кофе, купи по дороге. У меня закончился, а выходить из дома по такой погоде сил нет.

‒ Нога опять болит? ‒ спросила подруга, ‒ может парацетамола прихватить?

‒ Чего‑чего, а этого у меня навалом. Уже и не помогает.

Это было почти правдой. За год порванные связки левой ноги срослись. Эйлин уже ходила без костыля и почти не прихрамывала. Она даже пару раз надевала туфли на каблуках, но, то ли связки срослись как-то не так, то ли возраст начинал напоминать о своём приближении, но в непогоду нога болела. Ныла. Как будто не давала забыть ту зиму.

В ту зиму всё самое плохое, что только может случиться в жизни деловой, красивой и успешной женщины-адвоката, – случилось. И всё как-то одновременно: травма ноги; расставание с Мэтью; и острое ощущение вины ‒ следуя своим профессиональным амбициям, Эйлин добилась признания невиновности убийцы. Неоспоримое доказательство, правда, возникло уже после суда, когда подозреваемая была уже оправдана, но душа защитника не радовалась, а наоборот ‒ буквально, выла и вторила нытью в ноге. Как она могла, оспаривая любые улики, в тщеславной жажде победы не увидеть, не докопаться и не рассмотреть холодного убийцу троих человек?! Впрочем… Что бы это изменило? Знай она, что обвиняемая виновна, стала бы защищать ее с меньшим напором? Нет. И тем не менее, сознание того, что по улицам города теперь свободно разгуливает убийца, угнетало ее.

Эйлин решила взять тайм-аут. Думала куда-нибудь поехать, но, оказалось, без работы и желания как-то отпали сами собой. Наступила апатия. Сил хватало только на то, чтобы встать с постели, заварить кофе и с дымящейся чашкой дойти до любимой скамейки в саду. И то не всегда. Любит английская погода пролить слезу.

Тут еще и Оливия, как сорока на хвосте, принесла новость: Мэтью не только вернулся в семью, но Оливии стало доподлинно известно, что там скоро будет прибавление. Вот и хорошо. Теперь уже точно можно перенести их с Мэтью короткие, но очень бурные отношения в папку «Завершенное» и перестать комплексовать по поводу адюльтера. Перестать делить мужчину по будням и в одиночестве проводить праздники. Мэтью предстоит ощутить счастье отцовства, а Эйлин, наконец-то, радость свободы. Свобода от и для чего? На этот вопрос у неё пока не было ответа, но она твердо знала, что никогда в жизни она снова не свяжет себя с женатым мужчиной. НИКОГДА.

I

‒ Этот Хикманн ‒ редкостный хам. Он меня буквально взашей вытолкал со двора школы, ‒ Оливия как-то умела делать всё одновременно. Она протянула Эйлин подставку с двумя зажатыми в неё стаканчиками, ‒ твой капучино слева, ‒ и, повернувшись к хозяйке спиной и выставив руку из-под козырька крыльца, несколько раз встряхнула зонтик, прежде чем его закрыть, ‒ Козёл он, а не инспектор.

‒ Тут я с тобой не могу не согласиться, но «козёл» он не всегда. По большей части он хороший сыщик, а ты, как журналистка, ему только мешаешь. Нагнетаешь общественное мнение раньше времени.

‒ Это моя работа. Он и тебя не больно-то жалует.

‒ Про меня и разговора нет – я его главный оппонент, а значит, и главная головная боль. Так что случилось?

‒ Пока только тебе. В новостях ещё ничего нет. Суперинтендант просил придержать, пока они опрашивают свидетелей.

‒ Много ли свидетелей у самострела?

‒ То-то и оно. Тело нашли на краю школьного футбольного поля после вчерашнего фейерверка в ночь Гай Фокса*. Мальчик, Руперт Филипс ‒ ученик выпускного класса. Выстрел снизу в голову из охотничьего ружья. Отец ‒член стрелкового клуба в Йорке. Большой любитель фазаньей охоты. Ружьё зарегистрировано. Всё честь по чести. Естественно, за шумом фейерверков никто не слышал выстрела.