– Эта, твоя работа, блажь. Делать тебе нечего. Да только намекни ты родне, и денег будет, сколько хочешь! – рассердилась подруга, она быстро выходила из себя, но и остывала в момент.

– А вот и нет, – заявила серьезно. – Я не тунеядка. Трудиться тоже обязана. Как все. Ты же ходишь на работу?! Мое трудоустройство временное, конечно. Испытание выдержу, вернусь в Москву, восстановлюсь в театральном… А пока перебиваюсь, как могу.

– Дома знают, что ты сторожишь склад?

– Наверное, доложили. Ты же знаешь, я в ссылке и у меня есть надзиратель.

Тут подруга развеселилась, глаза ее засверкали, щеки порозовели.

– Всем бы одиноким девушкам по такому надзирателю…

– Все тебе смеяться. А мне иногда так ни к чему его пристальный пригляд…

– Врешь?! – округлила Ритка глаза.

– За ребенка считает, одни нравоучения и назидания от него слышу.

– За ребенка?! Это да! Это он зря, – подруга почесала за ухом. – Он тебе что, совсем, совсем не симпатичен? Ни в жизнь не поверю!

– О чем ты говоришь! Этот Егор жуткая зануда. Что-то вроде брата, плюс отец, и все в квадрате. Да и стар он для меня.

– А, сколько ему? По мне, так выглядит классно.

– Должно быть, как брату, тридцать один. Они с Сашкой вместе в армии служили. Офицерская дружба, и все такое…

– Мне бы ничего. Мне бы подошел.

Я взглянула на Маргариту и представила ее рядом с Егором. Смотрелись бы отлично: высокие, статные.

– Пара из вас вышла бы красивая, надо признать. Только этим чертовым мужиком не повертишь. Характер у него, пожалуй, жестче чем у брата будет, а и у того не сахар.

– Хватила. Пара! – хмыкнула Ритка. – Он смотрит сквозь меня. Сколько раз замечала. Будто и нет меня, я вроде пустого места для него.

– Ну и что? На меня тоже. В смысле, буравит насквозь.

– Это разные вещи, – она развздыхалась.

Распрощавшись с подругой, я направилась домой. Идти было недалеко, но все больше по солнцу, и, плавясь, как эскимо, я брела по раскаленному асфальту и тащила за собой собаку. Мальва откровенно страдала и, только учуяв наш двор, ускорилась так, что отпала необходимость тянуть ее на поводке. А то было, наверное, ужасно смотреть на нас со стороны.

Бабушкина квартира располагалась на первом этаже обычной пятиэтажки. Угловая однушка в последнем подъезде. Высоченные клены затеняли двор. На пятачках под окнами, огороженных стриженными кустами акаций, радовали глаз красками бархатцы, петуньи и душистый табак. Машин во дворе припарковано почти не было. Это вам не Москва, где машин столько, что яблоку негде упасть. А сегодня еще и выходной, суббота, многие соседи разъехались на дачи или просто за город на пляж. Поэтому огромную машину Егора, пристроившуюся напротив подъезда, я заметила сразу, лишь только завернула во двор.

– Вот, черт! Принесла нелегкая, – пока шла, мечтала скорее добрести до дома, окунуться в прохладную ванну, а потом упасть на постель и подремать часок, но теперь вряд ли.

Интересно, давно ли ждал? Может, прикимарил там, в машине, и я проскочила бы незамеченной? За тонированными стеклами ничего не было видно. Я шла и гадала, заметит ли, и хотелось стать невидимкой. Только что уж там, приехал, значит было, что сказать. Не сейчас, так потом непременно достал бы. Обидно, что отдохнуть, как задумала, не удалось бы. И точно, не успела обогнуть машину, водительское стекло поехало вниз. А я, между прочим, могла и не заметить ни машины, ни открывшегося окна, ни хмурую физиономию в нем. Так для себя решила, оттого так дальше и поступила. Устремив взгляд в темноту подъезда, вышагивала себе в том же направлении, будто ничего и никого не видела. Отчего это он решил, что должна бросаться к нему со всех ног?