Слушая эти истории, Ольга не могла избавиться от ощущения, что и ее руки запачканы в этой грязи. И если прежде она и не задумывалась, откуда в их доме в самый разгар войны было дорогое вино, хорошее мясо, фрукты из враждебной Турции даже во время боев на Кавказе, то теперь она оказалась по другую сторону баррикад, осознав весь фарс сложившейся системы. Даже после свержения монархии бесчинства дельцов никуда не исчезли. Новые люди, пришедшие к власти, с одной стороны, вводили принудительную реквизицию излишков, но, с другой, заискивали и подчас вели тайные переговоры с теми же дельцами и спекулянтами. Ольга, в свою очередь, вполне могла воспользоваться связями мужа для того, чтобы обеспечить себе сносное существование. Но отныне сама мысль идти той же дорогой, что и прежде, вызывала в ней отвращение. В конце концов, говорила она себе, человек рожден не для того, чтобы есть, а для того, чтобы жить в гармонии с самим собой. Да и, что греха таить, в Астрахани в избытке водилась рыба, масло, даже установленная в мае 1917-го норма выдачи хлеба по карточкам, была выше, чем в Москве и Петрограде. Поэтому кланяться в ножки знакомым мужа, а уж тем более плакаться на свою судьбу она не собиралась. Маленькая девочка, в жилах которой текла Гришина кровь, стала для нее смыслом к существованию. С ней она не могла быть прежней: заносчивой, капризной, избалованной и слепой. С ней хотелось быть настоящей, человечной, честной, а главное – достойной называться ее матерью.

То, что в ее малышке на половину текла кровь Пурталеса и его дочки, ее не беспокоило. Она не хотела об этом думать ни на секунду. Ведь мать не та, что родила, а та, что вырастила. Бэтси была лишь необходимым сосудом, скорлупой, в которой зародилась жизнь Анечки. На этом ее функция закончилась, к счастью для Ольги. Глядя в ее темные глазки, вдыхая запах ее маленького, такого мягкого и беззащитного тела, она впервые чувствовала, как в ней нуждались, как безусловно ее любили! И все же Ольга с сожалением подмечала, что малышке передалась от Бэтси ее нервозность и истеричность. Анечка была очень пуглива, часто вздрагивала по ночам и просыпалась, а потому, желая ее защитить от всего, Ольга спала с ней в одной постели, окутывая ее мягкими белыми руками, прижимая к своей пышной теплой груди. Под тихое посапывание малышки Ольга засыпала безмятежно и счастливо, радуясь тому, что жизнь ее обрела этот простой и понятный смысл.

++++++

Работу в мастерской она выбрала для себя сознательно. Шить Ольга умела еще с институтских времен. Эта работа была куда менее тяжелой в моральном плане, чем работа в госпитале. Сюда шли те, кто боялся крови, кто падал в обморок при виде отрезанных конечностей, да и те, кто мог долго и упорно работать руками. Ольга могла, как оказалось.

Погруженная в тяжелые мысли, руки ее проворно делали то, чему она научилась еще в Тифлисе. На ее рабочем столе, где в центре блестел верхней частью черный изогнутый корпус швейной машинки с большим стальным маховым колесом и деревянной ручкой, справа лежала стопка отремонтированных армейских гимнастерок, а слева – гора тех, что требовали починки. Точно такие же столы тянулись слева и справа, спереди и сзади, и за всеми сидели женщины, стрекоча машинками, латая армейскую одежду. Приводя в порядок одну за другой военные рубашки, распарывая пришедшие в негодность швы, она порой натыкалась на удивительные вещи в районе воротника или с внутренней стороны нагрудного кармана. На одних там были вшиты записки, размякшие и пришедшие в негодность от стирки. И Ольга догадывалась, что когда-то это были молитвы и заговоры от пуль на поле боя. На других – вшитые деревянные иконки, потемневшие от времени, с затертыми краями от долгой носки. Встречались и монеты, и кулоны, и другие обереги. Эти вещицы сложно было идентифицировать с владельцем, но Ольга их собирала в отдельную коробочку, которую держала под столом возле швейных инструментов, не решаясь выбросить.