Вопрос был поставлен умело. Я и сам по сию пору не знал, что ищу. Или точнее – я искал ответов на слишком много вопросов, некоторые из которых не могли не быть связаны. Со вздохом я признался ему в том, но он оказался самоуверен и упрям.

– Знаю. Все ищут одно и то же. Манефон, Эратосфен… Тит Ливий, Диодор… А находят какое-нибудь истинное и достоверное изложение того, что происходило многие годы между доктором Джоном Ди и некоторыми духами.

Я насторожился, и это не укрылось от него.

– Почему – Тит Ливий и Диодор?

Я спросил и тут же едва не прихлопнул рот ладонью. Надо же, как легко меня подловить! Из брошенных с притворной небрежностью этим шулером карт я проворно схватил нужные мне.

– Диодор называл Хеопса Хембесом, – улыбнулся он шире, чем требовалось, поскольку, уловил не только мою оплошность, но и то, что я спохватился об этом, следовательно, не скрыл своего интереса. – А Манефон – Суфисом. Эратосфен – Саофисом.

Это не развеяло моих подозрений, и я счёл благоразумным оставить этот опасный и никчёмный в сию минуту разговор.

– Неужели в библиотеке Мегемета Али совсем нечем поживиться? Не скрою, я рассчитывал свести с ним знакомство.

– Забудьте. Дюжина старых Коранов и куча новых газет. Он обожает смотреться в зеркало европейской печати. Неужели ваш друг Муравьёв не сказал вам?

– Про европейский двор паши?

– Про сокровища библиотеки.

«А вам, верно, путь туда заказан», – хотел было молвить я, да на сей раз вовремя одумался.

От инквизиторской ли сущности нашего диалога, или от выпитого без меры вина я почувствовал прилив крови к вискам и отпросился спать. Но долго ещё в ночи, стараясь не выдать шевелением и вздохами своего бодрствования, лежал я, мучимый рассуждениями о неведомом.

Что крылось за мнимой искренностью Карно: простое подпитие или стремление увести в дебри средневековой алхимии под удобной маской подпития? А может, желание узнать от меня хоть что-то, неизвестное и ему? Яснее ясного, что опытный француз владел бездной полезных мне сведений, но и за неделю выпытать их у него я бы не смог. Ответы могло дать только время, а для общения с ним требовалось какое-либо совместное предприятие. Назавтра я первым делом решил предложить ему сделку: работать в раскопках. Он получит свободу выбирать места и распоряжаться некоторыми средствами Общества, я – право наблюдать за ним и извлечёнными из недр находками, кои мы обязаны будем после разделить поровну. Мы без затруднений ударили по рукам, скрепив уговор роскошным завтраком за его счёт из только что полученного задатка. Но когда наши кубки столкнулись, взгляды пересеклись остриями шпаг. После Карно говорил, что это обрадовало его, ибо нет ничего крепче уз взаимной подозрительности при взаимном же интересе – того, чем грешат почти все супруги.

Он без промедления предложил мне давно занимавший его проект: начать раскопки основания Сфинкса, утверждая, что несколько лет тому один англичанин уже сделал это, срисовал некие неведомые знаки и был таков. Но прежде чем исчезнуть – приказал основательно засыпать раскоп.

– Чем это может заинтересовать меня? – спросил я.

– Лейбниц утверждал, что язык Адама невозможно восстановить, но можно найти его в развалинах, – сказал Карно, значительно подняв палец и улыбнувшись так, что я не понял, шутит он или всерьёз согласен с утверждением великого философа, много посвятившего делу розенкрейцеров.

Он тотчас добавил, что ему понадобится три тысячи франков и два месяца времени.

– Разве эти бедные арабские землекопы должны вырыть туннель к центру Земли?