– Сколько тебе лет, помнишь? А мне почти шестьдесят.

– Ну и что? Свете, жене Льва Юрьевича, ещё меньше, чем мне.

– Это другое. Я знал твою мать и очень хорошо знаю твоего отца.

Саша презрительно хмыкнула:

– Только не говорите, что вы тоже трус. Испугались папочку.

– Нет, просто ты мне не нравишься, Саша. Слишком ярко красишься.

– Да бросьте врать, – снисходительно улыбнулась она. – Я же видела, как вы на меня пялитесь.

– Не фантазируй.

Саша сделала полшага назад:

– Ладно, если передумаете, звоните в любое время.

– Это вряд ли. У меня твоего телефона нет.

– Уже есть, я вам сообщение отправила.

– Саш, дай в туалет сходить, а?

Она послала воздушный поцелуй, улыбнулась и, наконец, оставила меня одного. Я облегчённо вздохнул. Посмотрел в зеркало и увидел на мгновение предательскую усмешку на своём лице.

Пока мы со Светой возились как дети малые, тарталетка в её руках хрустнула, и тесто раскрошилось на мой брионевский костюм. Отсмеявшись, я стал отряхиваться и мельком, скорее по привычке, нежели осознанно, глянул на Эллу. Она не обращала ни на меня, ни на мою жену никакого внимания, только лишь говорила с Михеичем, элегантно прикрывшись листочком меню. В этот момент меня пронзил зелёный луч прожектора – на мгновение, на единое бесконечно мучительное мгновение, мне показалось, что я снова вижу пятна света, плывущие по полу и стенам маленькой комнаты в общежитии на Измайловском, где она обняла меня в первый раз.

Большую часть жизни я знал Эллу как жену моего делового партнёра (никогда не повернётся мой язык назвать Михеича другом). Хотя мы были знакомы с ней ещё с университета. Смешливая Элла училась в педагогическом на курс младше, чем вся наша компания. Я всегда думал, что толстые мальчики могут любить красивых девочек лишь в своём воображении, но в нашем случае всё произошло по-другому. Она по-настоящему влюбилась в меня, прямо сразу же. «Точно?» – потом несколько раз спрашивал я себя и всегда отвечал: «Точно». Это было видно по тому, как часто Эллочка прикасалась к моему плечу, упакованному в мешковатый свитер (я тогда немного стеснялся полноты), но что самое важное, в те моменты, когда все смеялись над какой-нибудь шуткой, она искала глазами именно меня, чтобы посмеяться вместе.

Наш роман длился уже несколько лет, и вот настало время, когда мой лучший друг Бульд выразил готовность стать свидетелем со стороны жениха, всё упиралось лишь в меня, а я… Я в то время упорно не хотел жениться. А кто хотел? Ведь шёл тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, только разрешили индивидуальную трудовую деятельность. Мы подвязались в строительный кооператив, это значит, деньги нужны были на объекты, и тратиться на свадьбу не хотелось совсем. В один день Элла внезапно ушла.

В то время мы сблизились с отцом Президента. Для нас он был фигурой загадочной: будучи сотрудником толковым, но наполовину «жидом», как-то сумел получить назначение на должность директора крупнейшего завода сантехоборудования – высшую ступень в советской и номенклатурной системе. Мы видели его нечасто, но могу со всей ответственностью заявить, что ни одно его появление не проходило незамеченным. Он давал нам сверхценные советы. В конце концов, именно отец Президента и привёл в нашу компанию Михеича, которого все мы (и даже я) встретили с восторгом. Ещё бы, мы хорошо знали его историю: десятилетним мальчишкой оказался на грани выживания, торговал на улице, дубасил всех подряд, был голодный, злой и бедный, кое-как окончил восьмилетку.

Первым бизнесом Михеича стали спекулятивные операции у магазинов «Берёзка», там можно было купить продукты, джинсы, видеомагнитофоны – всё, если есть валюта или чеки Внешпосылторга. Получали их «выездные» – то есть те, кто мог по службе ездить в растленный Западный мир: звёзды эстрады и балета, сотрудники БМП (Балтийского морского пароходства), лётчики загранрейсов. Так вот Михеич их ломал, не «выездных», естественно, а чеки. «Ты купишь у меня сто чеков за двести рублей?», – впаривал он. Сами чеки продаже не подлежали, но, разумеется, продавались из-под полы по курсу один к двум или даже к трем. Ломщики тоже обещали два рубля, а давали один. Рупь за рупь. При пересчёте пачку купюр «ломали» пополам, ловко складывали часть денег, откуда и название. Вся прелесть такого развода была в безнаказанности: гражданин не мог заявить в милицию – он бы сам сразу попал под статью за спекуляцию. Да, мы с Михеичем были из разных кругов и двигались в противоположных направлениях, а, как ни смешно, пришли к одному и тому же. Самое привлекательное в нём было то, как он сразу начал таскать нам объекты.