– Ну хорошо, начинайте вот здесь, – указала мама место как раз напротив сарая соседа, рассорившегося с ней из-за дуба. А про себя: «Как он ко мне задом, так и я к нему». И тут же заспорила с деревенским Васей как профессионал по фундаменту.

– Фундамент на сарай вовсе и не нужен! Если на камешках с речки поставить – вполне нормально будет, – говорил Вася.

А маме хотелось всё по науке, как ее учили в институте и как она у себя на работе всегда делала.

– Нет, ройте траншею и будем на кирпич столбы ставить.

– Да низко тут, хоть и не болото, как бы не выперло их обратно.

Но мама была непреклонной – ставьте на фундамент.

Вася с Проклова снял кепку, почесал затылок, хотел что-то возразить еще раз, но потом передумал, поплевал на руки и начал копать ямы. Сначала молча и зло, потом как бы беседуя с самим собой: «Нашел время, когда с крыши падать. Самый сезон, каждые руки на вес золота, а он с крыши удумал сигануть». А потом продолжил почти матом: «Небось, как деньги делить – скажет поровну давай, а как ямы под фундамент копать да столбы ставить – я один, а он придет – тюк-тюк досочки на обшивке и готово дело. Нет, ты вот с моё тут поковыряйся, а тогда и дели».

Через два дня утром, когда Вася из Проклова ставил стропила для крыши, пришел отвалявшийся дома, как он радостно сообщил, Сашок из Воронова, с опухшей и побитой физиономией. Встроившись в работу и в словесные неудовольствия, он стал налаживать ту самую крышу сначала досками, а потом шифером.

– Человек упал, ему бы еще полежать, оклематься полностью, а его крыши заставляют крыть, – вслух жалел себя Сашок из Воронова. – Самому бы так, – говорил он, не глядя на Васю из Проклова, но как бы обращаясь к нему исподволь.

На это Вася из Проклова, который подавал ему щиты шифера снизу, не соглашался и выдал тайну: «Сам пережрал, сам бултыхнулся, я тут один колупайся, а он еще и недоволен». А потом то же, но с матом.

Мама или тетенька Рита уводили меня, чтобы я не слушала и не изучала русскую речь. Уводили меня в лес за грибами или читать книжки, которые были написаны другой русской речью, уводили на всё время, пока мужики работали на участке.

– Бабушка, а чего мы так часто с участка стали уходить?

– Это потому, девочка, что мы за лето должны пройти все внеклассное чтение ко второму классу.

– Ну, павильон пива Тамара построила, – острил Сева.

А мама молча посадила ночные фиалки около сарая, внеся свою лепту участия. Эти ее цветы дивно распускались только к вечеру, скромно источая свой тонкий и непритязательный аромат. А мне с бабушкой по окончанию работ достались три больших и широких, как боярские полати, ступени и квадратный подиум, на чем настояла мама. Бабушка ставила туда свои работы, а я рядом с ней – свои игрушки. А дом, когда все-таки разрешили, ставили другие.

– А что с Васей и Сашком случилось? – спрашивала я.

– А сгорели, – невозмутимо отвечала бабушка, – один, слышно, перепил зимой, не рассчитал, вишь, своих сил и не дошел до дома, замерз в поле, а другого за тунеядство посадили, ни на какой железной дороге он не работал, так просто говорил, да там в тюрьме и сгинул.

А осенью к нам приехала из города бригада молодых и норовистых мужчин, не нуждающихся ни в каких контактах ни с деревней, ни с обнаружившимися умельцами с участков. А были и такие. Домкрат, лопаты, пилы, веревки – всё притащили собой из города и поставили деревянный дом четыре на восемь. Это тогда называлось «строить хозспособом».

Летом на дачу мы вывезли с Околоточной кошку. Но кошка не захотела жить в чужом, незнакомом месте и пропала. Может быть, она хотела жить только там, где нарожала все свои поколения котят и где её родила мать? Никто не знал, что с ней случилось – заплутала или попала под машину или еще как. Но со следующего года мои слезы по поводу кошки были вытерты: бабушка принесла нового котеночка. И так делала каждое лето. А когда я спрашивала, куда он девается осенью, всегда отвечала: «А к деревенским прибился, ты об этом не заботься». Некоторое время я упрямилась и жалостливо думала об очередном котенке, но потом наступала осень, меня увозили в город до следующей весны, и мне некогда было думать об этом.