Рита смотрела на него, в ее глазах смешались растерянность и сочувствие.

– Но ваши рассказы… они были о свободе, о том, чтобы жить своей правдой, вырваться из оков общества. Разве не по этим принципам построен Изград ? Разве не этого вы хотели?

Кирилл поднял на нее взгляд. Его глаза были полны боли и раздражения.

– Рита, мои истории были о выборе, о силе человека формировать свою жизнь. Но этот город… это извращение свободы. Это не правда, а безумие.

Рита опустила взгляд на руки, ее голос стал мягче.

– Я знаю, это так выглядит. Я сама это видела. Но что у нас еще есть? Мы живем в мире, где нам диктуют, как жить и что думать. Здесь у нас хотя бы есть выбор.

– Возможность быть собой, жить так, как хочешь, – добавила она.

Кирилл вздохнул и перевел взгляд на окно. Город внизу казался хаотичным смешением стилей, словно его строил безумный архитектор. И все же в этом хаосе была странная красота – что-то, напоминающее свободу и индивидуальность.

– Но какой ценой, Рита? – тихо спросил он. – Посмотри вокруг. Этот город построен на костях тех, кто потерял себя в своих желаниях. Кто забыл, что значит настоящая свобода.

Рита посмотрела в окно, в ее глазах отражался мерцающий город.

– Я вижу цену, Кирилл. Я видела это в глазах тех, кто сбился с пути. Но я также видела огонь в тех, кто нашел себя здесь. Кто открыл в себе то, о чем даже не подозревал. Разве это не стоит чего-то?

Кирилл не сразу ответил. Он смотрел на Риту – решимость и страх смешались в ее взгляде. Шрамы на ее руках немо говорили о пережитом, но в ее глазах светилась тихая стойкость.

– Может быть, – наконец произнес он. Его голос был едва слышен.

Кирилл сидел у окна, глядя на Изград. Летающие машины пересекали небо, их огни оставляли плавные линии, похожие на рисунки калейдоскопа. Город жил своей жизнью – без правил, без порядка. В этом ощущении свободы все больше чувствовалась анархия.

Рита устроилась напротив в кресле, закутавшись в плед. Ее светлые волосы спадали мягкими волнами, синие глаза задумчиво смотрели в одну точку. Кирилл прервал молчание.

– Рита, – тихо, но твердо начал он, – расскажи мне о себе. Ты из Ксенополиса, но не из Изграда?

Она встретила его взгляд, настороженность на миг мелькнула в ее глазах. Некоторое время молчала, затем, словно решившись, заговорила.

– Да, я родилась в Ксенополисе, но в Либертоне. Там тоже нет правил, и каждый делает, что хочет. Но у каждого города своя душа. Если Изград кричит о свободе, то Либертон проклинает ее шепотом.

Кирилл нахмурился, но позволил ей продолжить.

– Моя семья верила, что свобода – это главное. У нас дома даже был лозунг, – она горько улыбнулась. – "Свобода прежде всего". Его повторяли, когда соседи устраивали ночные вечеринки, когда кто-то крал наши вещи.

Кирилл кивнул, чувствуя, что ее слова отражают дух мира, в котором они жили.

– Когда я была маленькой, это казалось нормой. Мы жили в доме без дверей. Никто не закрывал окна, потому что это считалось позором. Если ты закрываешь дверь, значит, ты против свободы.

Она замолчала, глядя в окно, где летающая машина оставляла светящийся след.

– Но в тринадцать я поняла, что с этой "свободой" что-то не так. Однажды я вернулась домой, а за нашим столом сидел незнакомец и ел нашу еду. Родители улыбались, будто он был другом. Я спросила их: "Почему вы ничего не сказали?" Они ответили: "Это его право быть здесь. Мы должны уважать его выбор".

Ее голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки.

– Тогда я поняла, что эта свобода – как река без берегов. Она размывает все: дружбу, доверие, даже уют.

Кирилл внимательно слушал, чувствуя, как ее история перекликалась с его мыслями о Ксенополисе.