– Не сомневаюсь, – серьезно промолвил Фриденсрайх.

– Ты в порядке, мальчик? – спросил дюк, когда процессия оказалась у двери комнаты, предназначенной Йерве, и заглянул юноше в глаза.

– Да, ваша милость.

– Ты лучше видишь?

– Нет, ваша милость. Но лучше разбираюсь в том, что вижу. Я сразу узнал вас по походке.

– Вот и хорошо. Иди спать, Йерве. И не забудь запереть дверь на засов.

Йерве повалился на постель и мгновенно заснул. Ему снились сны, в которых у людей были обыкновенные лица, предметы были четкими и ясными, и все было простым и понятным.

Рассвет еще не забрезжил, когда дюк, разбуженный внезапной мыслью, подкравшейся к нему во сне, подобно тому, как возвращается из вражеского стана в родной полуночный лагерь разведчик, вскочил, оделся и, стараясь соблюдать тишину, спустился по лестнице и открыл двери опочивальни соратника и друга.

Нечеловеческим усилием воли удалось ему на несколько мгновений сдержать рвущееся из горла громкое проклятие, и он поспешно затворил за собою дверь.

На постели рядом с Фриденсрайхом лежала Нибелунга в одной камизе, положив голову тому на грудь и обвив руками, как какое-нибудь сокровище. На коврике с другой стороны кровати устроилась единственная правнучка баронессы фон Гезундхайт, обняв тряпичную куклу.

– Дьявол и сто преисподних! – вырвалось наконец проклятие, и оправданно повисло в воздухе.

Несмотря на приглушенный голос дюка, Фриденсрайх открыл глаза и молниеносно извлек из-под подушки пистолет. Еще через мгновение он осознал, что на нем лежит чужое тело.

– Кровь Христова! – прошипел дюк. – Что ты творишь, черт веревочный?

– Тысяча гидр! – подхватил маркграф удивленно, опуская оружие. – Что она здесь делает?

– Они, – дюк перевел взгляд на коврик.

– Этого еще не хватало, – прошептал Фриденсрайх, освобождаясь от опутавших его объятий и свешиваясь с кровати.

– Тебе их подсунула баронесса, или дело в том, что ты не утратил еще своих чар? – несколько успокоившись, спросил дюк.

– Черт его знает, – ответил Фриденсрайх. – Оба варианта не из лучших.

– Дай мне слово, что ты не воспользовался ни одним из них.

– Клянусь Богом, я не знал, что они здесь. Мне льстит, что ты считаешь меня все еще способным воспользоваться женщиной.

Дюк едва заметно помрачнел.

– Ты не способен?

– Я этого не говорил.

– Ты змий, Фрид.

– Разумнее было бы предположить, что у этих девчонок просто слишком давно не было отца. Эй… как тебя… – Фриденсрайх потряс девочку за плечо.

– Нибелунга, – подсказал дюк.

– Нибелунга, – чуть громче позвал Фриденсрайх, – просыпайся!

Нибелунга сладко потянулась, полусонно забормотала и снова предприняла попытку прижаться к маркграфу.

– Нет, нет, просыпайся поскорее! – отстранил он ее как можно дальше от себя.

Внучка баронессы проснулась. Окинула осмысленным взглядом комнату и ничуть не смутилась, даже присутствием дюка. Мечтательно улыбнулась. Потерла помятую щеку. Поправила сбившиеся волосы.

– Доброе утро, господа, – торжественно произнесла Нибелунга. – Теперь я законная невеста маркграфа фон Таузендвассера.

– Кара небесная! – снова выругался дюк. – Исчезни из этой комнаты сейчас же, девчонка, и мы забудем о том, что ты здесь когда-либо бывала.

– И не подумаю, – заявила Нибелунга. – Я хочу выйти замуж за его светлость.

Жених подавил смешок, а внучка продолжила, как ни в чем не бывало:

– Мы провели ночь наедине, а это значит, что теперь его сиятельство обязан взять меня в жены.

– Зачем я тебе? – Улыбнулся Фриденсрайх почти ласково. – У тебя вся юность впереди, а я больной человек. Не стоит тратить молодость на калеку.

– Замолчи, Фрид! – вскипел дюк, не сомневаясь, что слова друга и соратника не возымеют на Нибелунгу отрезвляющего действия, а совсем наоборот.