– Я тебя люблю, Алёшка, очень сильно. И вся наша семья тебя очень любит. Помни об этом всегда.

Алёшка притих. Никогда он не видел бабулю такой разговорчивой и откровенной. Она больше любила подшучивать над ним и над мамкой, а больше всего над дедом. А вот так, по-взрослому, с ним она говорила первый раз. Он чувствовал большие перемены, которые произошли и ещё будут происходить в их жизни и в их семье.

Отца с дедом Алёшка так и не дождался, заснул прямо рядом с Сашкой на одеяле.

Прасковья Романовна, достала из погреба всё нужное для ужина, сало и мясо окорока. Плотно приставила дверь в проеме. На столе оставила гореть только одну маленькую лампадку.

Анька к вечеру просыпалась, но говорила плохо и бессвязно, начался жар. Прасковья Романовна сменила все примочки на отеках и синяках, смазала все открытые раны, поменяла повязку на ухе, дала Аньке еще один настой из трав от жара и воспалений. Он как и снотворное годился. До завтрашнего вечера Анька не проснется.

После того как закончила с Анькой, Прасковья Романовна перенесла Алёшку на кровать в дальнюю комнату. Он крепко спал, за весь день намаялся, устал. Прасковья Романовна прочитала рядом с ним молитву, благословила его на спокойный сон и вышла в сенцы.

Если не присматриваться, то о ночном происшествии никто и не догадался бы. Только под лестницей оставалось валяться ружьё, которое, к её удивлению, не заметила ни она ни Алёшка, бегавший тут весь день. Прасковья Романовна его аккуратно подняла, никогда оружие не любила, и всегда была против того, чтобы хранить его в доме, но теперь поняла, что Иван Кузьмич был прав, когда настоял на этом. Ружьё она отнесла на его законное место, за печку.

Когда во дворе послышались шаги, Прасковья Романовна вышла в сенцы и с трудом отодвинула дверь из проёма. Недалеко от порога уже стоял Игнат, Иван Кузьмич и Яков. Игнат сразу вбежал в дом. Прасковья Романовна, глядя на Ивана Кузьмича чуть не разрыдалась. Глаза наполнились слезами. Весь день держалась ради Алёшки, а сейчас накрыла волна горечи, страха и обиды. Иван Кузьмич крепко обнял Прасковью Романовну.

– Ну что ты голубушка, не плачь, моя милая. Я с тобой. Я здесь. Что произошло, рассказывай лучше?

Они присели на лавку у дома, и Прасковья Романовна всё в подробностях рассказала о прошлой ночи. Иван Кузьмич, пока она рассказывала всё крепче сжимал кулаки, но ни слова не проронил. Яков выкурил не меньше трех самокруток и всё качал головой. Когда Прасковья Романовна закончила с рассказом и немного успокоилась они зашли в дом.

Игнат сидел у кровати Аньки, гладил её по голове и целовал руки. Сердце разрывалось от тоски глядя на всё это. Казалось, Игнат с трудом сдерживал слезы.

– Мам, как Алёшка? С ним всё нормально? – Сдавленным хриплым голосом спросил Игнат.

– С ним всё хорошо, сынок, он спал. Он ничего не видел и не слышал. Сейчас пойду его проверю, а ты побудь ещё тут.

Прасковья Романовна вышла в дальнюю комнату, где спал Алёшка больше для того, чтобы не разрыдаться на глазах у сына и снова успокоиться чем чтобы проверить его сон. Она знала, если бы Алёшка проснулся уже висел бы на шее у отца. Посидев рядом с внуком несколько минут, Прасковья Романовна вышла в большую комнату. Мужчины сидели за столом и о чем-то тихо говорили. Прасковья Романовна стала накрывать на стол. Хоть они и пытались протестовать, но она настояла, что поесть нужно, на голодный желудок голова хуже соображает.

Мужчины молча ели. Игнат всё время бросал взгляды на дверь комнаты, где спала Анька. Лица на нём не было. Одели маску человеку на лицо. Было видно, как сильно он страдает и мучается.