За десять лет знакомства он видел её руки и в цементе, и земле. Он видел эти руки, подбрасывающими детей. Он видел эти руки, ворочающими лежащую в больнице мать, где она жила пару недель. Он только не видел, не помнил, лак на её ногтях.

Ему безумно захотелось наклониться и поцеловать её ладонь, именно её в защищенную от всех мягкость, но он знал, что она не позволит. Эта женщина не позволит. "Черт! Что у неё произошло? Отчего она набралась, как прачка! Дом? Работа? Мужчина?" – он поднял глаза и посмотрел на Ольгу. "Чёрт, она умылась. Сколько ей? Я же не знаю, сколько ей!"

– Ну, что друг мой Мага? А не желаете ли даму оттанцевать? – И она откровенно расхохоталась ему в лицо.

– А, пожалуй! – Мужчина отодвинул стул и встал, протягивая руку. – Ольга, правда, пойдём!

Второй раз за вечер он думал о том, что Надька терпеть не могла "механическую музыку" и в её ресторане всегда пели вживую. Она всегда говорила: "Под «мафон» где-нибудь в другом месте спляшете!» И к ней действительно шли не плясать. Музыка не мешала – ни вкушать, ни говорить, ни танцевать.

Рука легла на Ольгину талию, будто всегда там находилась.

– Ты неплохо двигаешься. – Олина ладонь скользнула по плечу Маги. – Саш, знаешь, я всегда знала, будет ли мне хорошо с кем-то в постели, только один лишь раз с ним потанцевав…

– Ты что, поэтому меня и пригласила танцевать? Тест на совместимость?

– Нет. Просто, захотелось потанцевать с другом, – и Ольга хихикнула.

– Оля, что у тебя случилось?

– Ничего Саша. В этой жизни ничего… Хорошая музыка. Как у тебя дела? Давно ты, что-то, не заезжал.

– Оль! Не заговаривай мне зубы. – Женщина отстранилась и растянула губы в улыбке:

– Ни за что. Пойдем, выпьем. Музыка закончилась.

Он попробовал поддержать её за локоть, но она мягко высвободила его и твердой походкой пошла к столику.

"Чёрт! Столько выпила, а идёт как канатоходец, ни одного неверного движения!"

Сев за стол, она качнула графинчик и, повернувшись к бару, взмахнула рукой, привлекая внимание.

– Серёжа! Повтори!

– Оль!..

– Расслабься, Саш, – женщина растопыренной ладонью поставила барьер между ними и совершенно трезвым голосом сказала, – нет на земле того, кто меня перепьет сейчас…

В зале хлопнула дверь и раздался голос Надьки: "Где она?" И тут же послышались стремительно приближающиеся шаги. Надька влетела за ширму и зачастила:

– Оль, прости, я спешила и одному придурку зеркало снесла. А он дубина гайцов вызвал… и батарейка села…

Лицо Ольги вдруг сморщилось, как печёное яблоко, она зажмурила глаза и заплакала. Надька кинулась на пол и обняла её колени.

– Оля, ты плачь, плачь! Мага уйди! Она тебе потом не простит, – Саша встал и вышел из-за ширмы.

"Да что же у нее стряслось? Никогда ее не видел такой!" Пошарив по карманам, он вынул пачку сигарет и вышел на улицу. На крыльце стоять не хотелось, и Мага отошел за угол. У служебного входа курил Петрович, Надькин шеф-повар.

– Привет. Плачут?

– Плачут. Я Ольгу такой никогда не видел.

– Сеньку поминают.

– А кто это?

– Ольгин муж. Единственный, кого она любила. И любит. До сих пор. Он в Афгане погиб…

3. Ласточка

Какое утро!.. Она так любит эти часы… Дом в котором все спят. И она бы спала, но птицы на её окне начинали свои песни с первыми лучами солнца, и она никогда не сердилась на них, как бы поздно не легла спать. Летом она и шторы никогда не задергивала. Пусть солнце светит. Это так приятно просыпаться от мягкого касания солнечного луча, согревающего застывшую кожу. "Ну, что девочка, подъем? Иначе ты всё пропустишь!" Оля несколько раз перекатилась по кровати, меняя позы так, как это делает кошка. Кровь застучала в голове… Теперь пауза, глубокий вдох и подъем. Ольга рассмеялась и натянув белые шорты и майку, пошлепала босиком на кухню. Осторожно, чтобы не дай бог, никого не разбудить поставила джезву на плиту и всыпала на дно сахар и замерла в ожидании начала подтаивания и появления пузырьков. И в кипящую карамель тонкой струйкой полилась ледяная вода, сковывая кружево карамели и растворяя её в себе. Теперь всё быстро пару мерных ложек кофе… Турка снова встала на огонь. И женская рука потянулась за любимой чашкой, достала её с верхней полки. И ломоносовский фарфор на какой-то миг поймал солнечный луч и заставил его запутаться в кобальтовой сетке и принял в себя горячий поток кофе. Ритуал нарушать нельзя. Она подняла чашку на уровень глаз, вдохнула запах и отсалютовала солнцу.