– Ну конечно же, вы знаете, как оно называется, – иногда говорю я им, указывая на какое-нибудь из них. Не думаю, что они понимают суть этой шутки.

На кровати моей приятельницы – опять какой-то мужчина. Опять на кровати моей приятельницы лежит какой-то мужчина. Глаза у него открыты. Рот тоже открыт. И то, и другое нацелено в телевизор. Там, в телевизоре, рядком сидят трое улыбающихся людей – эксперты в какой-то там области, на столе перед ними – кофейные кружки.

Я придвигаю свой ходунок поближе. Слышу, как он дышит. В смысле тот субъект на кровати моей приятельницы. Рядом с кроватью нет доски для игры в скрэббл, а возле окна – инвалидного кресла.

Входит девушка из Нигерии. Она называет меня Розой и желает мне доброго утра, поэтому я разворачиваю ходунок к двери. Она поправляет этому субъекту подушки, щупает пульс. Рот у него по-прежнему открыт.

– Он не играет в скрэббл, – говорю я ей.

Она улыбается мне, и я возвращаюсь в коридор, где славный парнишка, который моет полы, трет шваброй пол возле надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Он замечает меня и отодвигается в угол – его швабра, по-прежнему мотаясь вправо-влево, скользит по полу вслед за ним. Я наблюдаю за шваброй и за тем, как красиво этот славный парнишка заставляет ее двигаться. Движется та словно змея, как бесконечная восьмерка, как какой-то другой симптом… то есть символ, которого я не знаю. Задаюсь вопросом, что же это может быть, а еще задаюсь вопросом, задавалась ли я этим вопросом раньше. Интересно, не является ли то, как славный парнишка двигает шваброй, неким посланием, которое он хочет до меня донести?

– Я не понимаю, что ты хочешь до меня донести, – говорю я ему. – Ты не видел мою приятельницу?

Вид у него испуганный. Бедный мальчик… Пытаюсь успокоить его.

– Она выпала из окна, – говорю я.

Еще дальше в угол он уже отойти не может, поэтому отвечает. Или, по крайней мере, издает какие-то звуки своим прекрасным голосом, который как выходит наружу, так и остается где-то глубоко внутри него. Возможно, он говорит: «Любовь навек». А может, и «Иди ты нафиг».

Чуть дальше по коридору раздвигается раздвижная дверь, и в нее входит Сердитая Медсестра, а за ней Доктор, или как он там правильно называется. Ну да, Менеджер по Исходу. Они заходят в комнату моей приятельницы. Разворачиваю ходунок, чтобы двинуться за ними, но как раз в этот момент мимо проходит девушка из Украины и спрашивает, не ищу ли я, где играют в бинго. К тому времени, как я от нее избавляюсь, дверь в комнату моей приятельницы уже закрыта. Стучу, но ничего не происходит. Так что опять стучу. И опять ничего не происходит. Я прислушиваюсь. Дверь толстая. Славный парнишка, который моет полы, выходит из своего угла и подходит ближе. У меня такое чувство, что он тоже слушает.

– Это толстая дверь, – говорю я.

– Любовь побеждает все, – говорит он. – Коза драная.

Тут дверь открывается, и мы оба слишком близко.

– Роза! – восклицает Менеджер по Исходу, или кто он там такой на самом деле, и улыбается мне так, словно я его возлюбленная или кинозвезда.

Сердитая Медсестра проскальзывает мимо него и направляется прямо ко мне, угрожающе улыбаясь.

– Чем конкретно мы можем вам помочь, лапочка?

Никто из них не обращает внимания на славного парнишку, который моет полы, забившегося в свой угол.

Надо что-то ответить.

– Инвалидное кресло моей приятельницы…

Они улыбаются мне, словно я котенок, которого нужно посадить в коробку.

– Его нет возле окна.

Или в мешок.

– А было возле окна.

И засунуть в этот мешок кирпич.

Пора уходить. Говорю им, что опаздываю на бинго, но стараюсь идти достаточно медленно, чтобы расслышать, что говорит Менеджер по Исходу славному парнишке, нависнув над ним, когда тот прижимается к своей швабре под надписью «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Менеджер по Исходу не утруждает себя этим, как его… этикетом. Во всяком случае, шутками и улыбками. Хотя слова его по-прежнему звучат так, будто они взяты из какой-то книги, которую только он и читал.