Я шла к студии немного погруженная в себя, не обращая внимания на все вокруг. Поднялась по лестнице старого сдвоенного здания и, добравшись до чердака, ощутила умиротворение. Запах краски. Холсты, смотрящие на меня. Скрип деревянных половиц. Я надела халат и отворила маленькое окошко, то самое, что всегда застревало и в итоге было выбито.

Я снова посмотрела на залитый солнцем лоскут моря на холсте и подумала, что, возможно, картина не соответствует тому месту не из-за самого места, а из-за всего того, что оно значило для меня, из-за того участка пляжа, где я собирала себя по кусочкам, пока снова не сломалась. К счастью, когда это произошло, я разбилась иначе. Не на маленькие осколки, нет. Я просто разломилась на две части. Быстрый, чистый разрыв; это был Аксель.

Я взяла палитру и некоторое время смешивала краски, прежде чем снова взяться за кисть. Глубоко вздохнула, а потом просто рисовала, рисовала и рисовала, пока мой желудок не заурчал от голода. Тогда я решила спуститься на улицу за одним из куриных эмпанадас[1], что готовили в кафе на углу. Вернувшись, села в маленькое кресло и принялась есть, разглядывая картину, краски, то, как свет падает на воду…

В последнее время я все чаще думала об Акселе.

Может быть, потому, что рисовала то, что было им со всех сторон. Море. Необъятное, загадочное в глубине, живописное и прозрачное у берега. Сила волн. И их трусость, когда они облизывают песок, а потом отступают…

А может, я запомнила его не только за это, но и за экспозицию. Потому что в какой-то момент моей жизни – лет до пятнадцати или в девятнадцать, – когда я в него влюбилась, я принимала как данность, что он всегда будет рядом, если я добьюсь того первого успеха. Что в тот день, когда на стене будет висеть моя фотография с табличкой, Аксель будет стоять рядом со мной, гордо улыбаться и говорить что-нибудь глупое, лишь бы успокоить мои нервы.

Но этому не суждено было случиться… И это больно. Больно не оттого, что мы пережили, не оттого, что больше не были парой, а оттого, что его не было больше рядом как человека, как друга. И не будет… Я отложила остатки пирога в сторону, когда комок в горле не позволил мне проглотить очередной кусок.

Встала, взяла в руки кисть, а сердце колотилось с напором и мощью. И вместо того, чтобы выбрать немного пастельного голубого, который использовала для неба, я потянулась за более темным оттенком.

Я взглянула на пушистые облака, которые изобразила.

Через несколько часов пейзаж накрыли грозовые тучи.

Я увидел ее, когда, как обычно, вошел в свою спальню. Это была единственная картина, написанная мной за последние несколько лет. Та, которую я создал вместе с Леей, когда медленно трахал ее на этом холсте, наполняя ее кожу цветом, поцелуями и словами, теперь уже канувшими в забвение. Я рассматривал мазки, хаотично разбросанные пятна. Потом поднял глаза на антресоль и глубоко вздохнул. Я колебался. Как колебался много раз в другие дни. Выйдя из комнаты и взяв в руки доску для сёрфинга, я последовал привычным путем.

Оливер сидел на ступеньках перед домом, когда я приехал вскоре после наступления темноты. Я поприветствовал его быстрым взмахом руки, и он зашел со мной в дом. Он открыл холодильник, как будто между нами никогда не пропадало доверие, и достал два пива.

Он выглядел довольным и воодушевленным.

– Давай выпьем! – сказал он.

– Ну давай, а какой повод?

– Не хотел тебе говорить, но потом подумал… – Он неловко потер затылок. – Подумал, что это будет справедливо. В этом месяце Лея выставляется в «Красном холме». Три работы всего. Но это большой шаг, ее рекомендовал преподаватель. И я подумал… ты заслуживаешь знать. Потому что, что бы там ни было, это благодаря тебе. – Он протянул руку и столкнул свое пиво с моим.