Лиза, видимо, тоже испугалась, увидев свое непривычное отражение: светлое лицо без шрамов и ссадин, худое маленькое тельце и не измятые в боксерских косичках волосы. Обе замерли, не решаясь пойти на диалог. Они не виделись с десяток лет, хоть и были близняшками. Мама забрала Киру, когда им еще не было семи; в первый класс Кира пошла уже в Петербурге, Лиза – в Москве. А потом они куда-то уехали, Кира даже не знает куда, потому что мама запрещала отцу общаться с ней. А теперь – вот, говорит, поезжай, и все тут.

– Миша согрел чайник, – буркнула Кира; Лиза поджала губы.

– Да, он говорил что-то такое.

Врунья; ничего такого ей Миша не говорил. Он ей вообще слова не сказал. Лиза прошла по кухне и стала наливать себе кофе.

– Осталось что-то на завтрак? – спросила она, заглядывая в сковороду.

– Если остался бекон…

– Остался, – кивнула Лиза и тяжело вздохнула. – Терпеть не могу бекон.

Кира изогнула бровь. Ей казалось, если Лиза занимается борьбой, ей, должно быть, положен плотный завтрак.

– А кто любит бекон?

– Не знаю, – Лиза бросила в тарелку остатки яичницы. – Миша купил, наверное.

– А что ты ешь? – спросила Кира, и Лиза с непониманием посмотрела на нее. – Ну, на завтрак.

– Яичницу с луком, овсянку, курицу на пару, иногда карбонад, когда нет курицы, – она перестала перечислять еду, когда увидела озадаченное лицо Киры.

– За раз?

– Иногда за раз, – Лиза пожала плечами.

Киру начало тошнить от одной мысли, что в себя можно столько всего запихнуть. Еще и карбонад с утра пораньше. Она вытянула ноги, чтобы освободить живот, и тошнота немного отступила.

– Мне аж поплохело.

Лиза фыркнула, запихивая в себя остатки яичницы.

– А ты что ешь по утрам?

– Три гренки, – выдохнула Кира. – Или омлет.

Девочки замолчали. Лиза в несколько глотков допила кофе; Кира все рассматривала ее лицо. Длинные измятые волосы обрамляли овал ее испещренного мелкими шрамами лица. Сколько же лет она этим занимается? Одни шрамы уже потускнели и стали менее заметными, но как только она загорит, они снова проступят; и рассеченная бровь уже никогда не зарастет. Кира поморщилась, вдруг представив, как это, должно быть, неприятно, когда плоть на лице расходится в стороны, и из нее выступают алые капли. Она зажмурилась и тряхнула головой, пытаясь прогнать этот образ; по телу пробежали леденящие мурашки.

– Ты же первый день в городе? – спросила Лиза.

Кира фыркнула; они называют эту деревню “городом”.

– Да. Я вчера немного гуляла с Мишей, но это так… – она махнула рукой. – Два магазина и винотека.

Теперь фыркнула Лиза.

– Он тоже только-только приехал. Вчера поди с парнями сидел?

Кира кивнула.

– Ты с ними долго была?

– Мы в половину третьего спать пошли.

Лиза изогнула бровь, но не стала заострять внимание на «мы», надеясь, что имелось в виду «мы все», а не «мы с Мишей».

– Ладно, – выдохнула Лиза и встала из-за стола. – Прогуляемся? Тебе понравится город.

Кира, наконец, смыла с себя вчерашнее вино, пьяный поцелуй и всю ночь с Мишей. Она почистила зубы и прополоскала рот, чтобы на языке не было привкуса ни вина, ни кофе. Вымыла голову, потому что после пьянки такое ощущение, что волосы слиплись и висели сальными сосульками. Лизе пришлось ждать ее еще час. А когда она надела футболку и джинсы, Лиза обомлела.

– И ты еще в кедах? – спросила она, и Кира кивнула.

– Да, я еще в кедах.

– Я надеюсь, ты планируешь купить что-то полегче. Ну я так, без намека.

Кира уже поняла. Вчера к вечеру ей казалось, она вспотела как свинья; даже в шортах ей было ужасно жарко, и на прогулку с Лизой она согласилась только потому, что можно попробовать купить новые шорты и сандалии, чтобы не париться в кедах.