– Погоди, по-моему, обычным девочкам фермерские утки мячики не приносят и песенок не поют!

– Да? Наверное… Я не думала об этом… – Катталин чуть озадаченно приподняла брови. – А потом на меня напал шершень, мне он показался гигантским и очень страшным. Я пыталась убежать от него в дом, но он был быстр и никак не отставал, и тогда, как-то само получилось… Я шарахнула его молнией! На глазах у изумленных родственников. Попала, причем, четко – только дымящиеся крылышки ветром понесло… А потом я плакала на коленях у дядюшки, так переживала, что «пчелка испортилась»…

От вина бледные щеки девушки порозовели, а от воспоминаний в разноцветных глазах возникло слегка задумчивое выражение. Она была просто очаровательна, и новые сережки ей очень шли. Йон протянул руку через стол и ласково погладил ее тонкие пальцы, мысленно обнял и прижал к себе.

– Ого! Эмпатические «обнимашки»! Это что-то новенькое! – улыбнулась девушка, возвращая и усиливая теплый ментальный импульс. – А когда будут настоящие?

– Всегда, когда захочешь… Пойдем, погуляем немного?

Держась за руки, они влились в праздную вечернюю толчею узких улочек старого города и, привычно лавируя в толпе, кратчайшей дорогой вышли на широкий променад, проходящий по верху скалистого берега. Мягкий морской ветерок заставлял дышать полной грудью, нежно перебирал вольно рассыпавшиеся по плечам волосы молодой ведьмы, а далеко-далеко впереди в подернутой дымкой пустоте, наполовину погруженный в небо, а наполовину в море, плавал остывающий красноватый шар заходящего солнца.

Под крики чаек они простояли в обнимку у парапета, пока океан без единого всплеска не поглотил уставшую за день звезду, и задумчиво и неторопливо зашагали вдоль берега в сторону дома. Справа в морской дали стремительно темнело, и мрак, выплескиваясь с прибоем на берег, постепенно окутывал город, который пока спать вовсе не собирался, зажигая цепочки уличных фонарей, затеплив тысячи оконных квадратов, пронзая соленый вечерний воздух фарами многочисленных машин и автобусов.

– Мáйте сайтут.4 – прошептал Йон.

– Ник эре майте сайтут!5 – ответила Катталин.

А добрый город чуть слышно выдохнул:

– Эта ник… эре… аско майте сайтустет…6

Внезапный ночной дождь монотонно шелестел листвой небольшого ухоженного сада, окружавшего двухэтажный, недавно побеленный дом, робко прячущийся за мрачной громадой собора. В маленькой пропахшей ладаном и книжной пылью комнате наверху, было темно и душно. Старый священник всю ночь не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок на своей узкой скрипучей кровати. Еще несколько дней назад он вроде бы твердо решил поскорее избавиться от жутковатой книги, даже не читая, и потому не стал заносить ее в дом, а оставил в маленьком сарайчике для хранения садового инструмента, притулившемся возле забора. Но время шло, а книга оставалась на месте; каждый раз, проходя мимо сарайчика, пресвитер Игнасио замирал возле запертой двери, словно прислушиваясь, и, покачав головой, проходил мимо, удивляясь собственной нерешительности.

И теперь, наконец он понял, что же ему мешало уничтожить книгу: надежда. Крохотная иррациональная, невесть кем внушенная мысль, что еще не все потеряно, что унылую одинокую жизнь приходского священника-полуинвалида можно исправить, отмотать назад до того перекрестка, где он свернул не туда, и выбрать другую дорогу, путь полный ярких красок жизни, о которых он, прожив семь десятков лет, знал только понаслышке. И для этого ему были нужны только две вещи: побольше времени впереди и здоровье. Сущая ерунда с точки зрения высших сил.