Но потом, когда появились новые медицинские возможности, мама все-таки забеременела, и врачи принялись ее пугать, что из-за такого возраста ребенок может получиться с физическими отклонениями или какими-нибудь психическими болезнями. Мама очень переживала, но все равно решилась рожать. Вот только носила она меня всего шесть с половиной месяцев, а потом у нее случились преждевременные роды, и ей сказали, чтобы она не надеялась, что я выживу.

Родители назвали меня Витой, пока я лежала в инкубаторе, считая, что тем самым программируют на жизнь. Неизвестно, помогло ли это, но я выжила. И хотя вскоре стало ясно, что я вполне обыкновенная и здоровая, мама уже никак не могла успокоиться и прекратить за меня бояться.

Ей постоянно казалось, что я заболею, выпаду из окна или утону. Что меня похитят с детской площадки или собьет машина. И чем старше я становилась, тем старательнее она ограждала меня от всего, что могло представлять хоть малейшую опасность. Сидела со мной дома и следила, чтобы «все было в порядке». А когда я вдруг начала резко худеть, запаниковала, решив, что я чуть ли не при смерти, и категорически отказывалась верить врачу, что у подростков такое часто бывает из-за гормонов и быстрой перестройки организма.

Вот тогда-то уже и подключился папа. Прилично устав от маминых нервов и фантазий, он потребовал, чтобы она пошла к психологу и привела свою нервную систему в порядок. И маме пришлось послушаться, потому что если папа принимал серьезное решение, то переубедить его не могла даже она.

С тех пор обстановка в нашей семье стала меняться. Мама прекратила ходить за мной к школе и встречала лишь у подъезда, а позже, еще немного успокоившись, стала ждать, стоя у окна. Она больше не спрашивала каждый день о том, что у меня болит, и старалась больше времени посвящать работе.

Дома мама занималась тем, что писала литературоведческие статьи для разных бумажных и электронных журналов, однако психолог сказала, что в ее возрасте для человека с кандидатской степенью жизнь только начинается, и папа был полностью с ней согласен. Поэтому в прошлом году мама вернулась преподавать в тот же институт, где работал и он. Они оба специализировались на зарубежной литературе девятнадцатого века, и, когда папу в третий раз пригласили читать лекции в американском университете, маме предложили поехать туда с ним.

Родители долго обсуждали эту тему, и я знала, что маме очень хочется в Америку, но оставить меня было не с кем, и она собиралась отказаться. Тогда я сама пришла к ней и сказала, что если она думает, будто я не смогу самостоятельно прожить какие-то четыре недели, то сильно ошибается. Ведь мне же уже шестнадцать, и это серьезный возраст. Примерно столько было Татьяне Лариной, Софье Фамусовой, Бедной Лизе, Джейн Эйр, Эсмеральде и Скарлетт О’Хара, а Наташе Ростовой и того меньше. Мама ответила, что судьба многих из этих девушек отнюдь

не успокаивает, однако задумалась. Ее тревожили какие-то совершенно приземленные и скучные вещи: как я буду

вставать по утрам, питаться, с кем стану проводить время, но больше всего – моя безопасность. Пришлось рассказать про Марченко и Широкову, чьи родители постоянно мотались по командировкам.

Я еще и сама плохо понимала, как это – остаться одной, но упускать такой шанс из-за меня мама не имела права. А спустя пару дней она действительно позвонила родителям Даши Марченко, долго выспрашивала, что да как, и наконец все же решилась.

Сказала, что договорится с Анастасией Федоровной, нашей соседкой, чтобы она каждый вечер заходила и проверяла меня, а еще будет заезжать ее питерская сестра тетя Катя, которая время от времени бывала в Москве по делам, и если я не передумала, то она бы с удовольствием составила папе компанию.