Вот почему Бергсон через двадцать лет после написания «Введения в метафизику» корректирует свое мнение насчет точек зрения: то, что «реально» и «конкретно», то, что «нельзя воссоздать из известных компонентов» или выкроить из целостной реальности ножницами анализа, – можно «представить, только рассмотрев… со многих точек зрения, взаимодополняющих, а не равнозначных»[539]. Поэтому, если во «Введении в метафизику» точки зрения рассматриваются как «последовательные»[540], то теперь взаимодополняющие точки зрения естественным образом становятся взаимопроникающими.

Однако если взаимодополняющие точки зрения постепенно модулируют друг в друга и доходят до своей противоположности, то это возможно лишь постольку, поскольку сама исследуемая реальность выходит за рамки любых определений, процессуально изменяется и ускользает от самотождественности, оставаясь при этом все же самой собой. Не наводит ли это на мысль о символической природе бергсоновского видения?

На первый взгляд, эта мысль кажется не просто парадоксальной, а вопиюще неуместной. Ведь трудно найти такого противника символов, как Бергсон. «…Бергсон именно антисимволист, и антисимволист воинствующий»[541], – уверяет К. Свасьян. Причем отрицательное отношение Бергсона к любым символам дает о себе знать с самого начала его деятельности (уже в диссертации «Опыт о непосредственных данных сознания»). С самого начала выясняется и основание такого негативного взгляда: символ Бергсон понимает как знак[542]. В «Опыте» примером такого знака-символа предстает однородное, спациализованное время. Согласно выводу И. Блауберг, у Бергсона «…символизация – это операция рассудка, замещающая реальность ее пространственным представлением и тем самым искажающая ее»[543]. «Что мыслит Бергсон под символизмом? – задает вопрос Свасьян. – Относительное познание, абстрактную функцию мысли, оторванную от объекта и ставящую предел познанию объекта»[544].

Ясно, что если динамический, становящийся смысл не только не предполагает взаимно однозначного соответствия означающего и означаемого (как было отмечено выше), но снимает сами эти гносеологические функции, – то тем самым знак утрачивает все привилегии хранителя знания о реальности, ибо перестает выражать ее[545]. У Бергсона «символы… выражают не сами вещи, но лишь отношения между вещами»[546]; а это, как мы помним, роль, которую играют в представлении Бергсона понятия.

Во «Введении в метафизику» философ прямо постулирует символический характер прежних понятий: «Неудобство слишком простых понятий… заключается… в том, что они поистине являются символами, заменяющими собою символизируемый ими предмет и не требующими от нас никакого усилия»[547]. Символы дают перевод с оригинала реальности[548]; они, стало быть, репрезентируют лишь относительное, вторичное знание о предмете. Более того, символы, равно как и точки зрения, обусловливают содержание такого относительного знания[549], нивелируя ради самоценности перевода значение оригинала. И коль скоро символы напрямую связаны с точками зрения, они, как и понятия, преподносят нам лишь дробную картину реальности, то есть не имеют ничего общего с ее целостным охватом, данным в образе. Отчетливо противополагая символы образам, философ замечает: «…это, действительно, уже не само восприятие вещей, но представление акта, с помощью которого интеллект закрепляется на вещах»