Тут уже не может быть речи о комбинировании «идей, находящихся в обращении, как, например, идей единства и множественности» («combinaison d’idées qu’on trouve dans le commerce, unite et multiplicité par exemple»); возникшее «представление… является, напротив, представлением единым, простым, хотя и дающим полную возможность понять, – после того, как оно образовалось, – почему его можно поместить в рамки единства, множественности и т. д. все гораздо более широкие, чем оно» («la representation… est au contraire une representation unique, simple, dont on comprend d’ailleurs très bien, une fois formée, pour quoi I’on peut la placer dans les cadres unité, multiplicité, etc., tous beaucoup plus larges qu’elle»)[438]. Из приведенного фрагмента видно, что понятия, введенные Бергсоном (жизненный порыв, la durée), действительно предельно близки образам, поскольку названы «представлениями» и охарактеризованы как простые и целостные[439].

Новые бергсоновские понятия, возникшие на почве образов, можно назвать качественными понятиями-образами, которые поворачиваются той или иной гранью (как понятие или как образ) в зависимости от гносеологической ситуации, не теряя при этом своей двоякой сущности. Предлагаемый мной термин «качественные понятия-образы», возможно, не слишком изящен, однако я хочу надеяться, что он вполне отражает суть дела[440].

Тут самое время вспомнить о неприятии Бергсоном платоновских эйдосов; дело в том, что эйдосы, как их понимает Бергсон, представляют собой полную противоположность образам-понятиям, поэтому в противопоставлении одних другим можно лучше раскрыть сущность и свойства последних. Сперва я постараюсь выстроить цепочку таких противопоставлений, а потом мы перейдем к обоснованию свойств образов-понятий, свойств, становящихся очевидными в самом процессе предалгаемого противопоставления. Итак, перво-наперво, платоновские Идеи[441], согласно Бергсону, суть не что иное, как разновидность понятий; а любое понятие для философа, и эйдос в том числе, не имеет права претендовать на собственное бытие и на субстанциальность. Напротив, образы-понятия не таковы. Они обладают собственным бытием в силу того, что возникли на основе образов (как уже читатель успел убедиться, когда разговор шел об образах, образы онтологичны по природе).

Впрочем, Бергсону приходится все же сделать для эйдосов определенное исключение относительно их онтологичности. По мысли Бергсона, «античная философия не могла избежать… заключения» о том, что необходимо, «чтобы Идеи существовали сами по себе»[442]. Бергсон объясняет данное требование так: если рассматривать Идеи в качестве «простых снимков», «схватываемых разумом с непрерывности становления», то неизбежен вывод об их вторичности, относительности, обусловленной зависимостью Идей «от разума, который их себе представляет»[443]. Эйдосы же вторичными по определению быть не могут, поскольку являются априорными формами для вещей, предсуществуя вещам и обусловливая бытие последних. В этом смысле эйдосы независимы от сознания человека и не нуждаются в конституировании посредством сознания, в отличие от обыкновенных понятий.

Однако, допустив онтологичность эйдосов, наделив их собственным бытием, нельзя упускать из виду, что это бытие неизменное, застывшее в своем непреложном совершенстве; ведь эйдосы не подвержены воздействию изменчивой земной реальности и не знают, что такое всесильное время. Платоновская философия Идей, по Бергсону, «исходит из формы и в ней видит самую сущность реальности»; причем «такая независимая от времени форма уже не будет формой, содержащейся в восприятии; она будет