С другой же стороны, Бергсон в «Материи и памяти» весьма недвусмысленно заявляет, что «даже при отсутствии воспринимающего сознания образы продолжают существовать»[399], – то есть они приобретают онтологический статус независимых сущностей, и тем самым стирается различие между сущностью и существованием, вернее, оно перестает быть значимым онтологически в случае с образами: бергсоновский образ наделен собственным бытием. Напротив, не так обстоит дело в случае с понятиями. Бергсон отказывает понятиям в собственном бытии, независимом ни от чего; они «относительны», они «не имеют существования в себе»[400].

Каков же, в таком случае, онтологический статус понятий? Из всего вышеизложенного становится ясно: образы, являясь промежуточными образованиями между материей и духом, дают сознанию истину об одухотворенной материи; понятия же репрезентируют познание формы без ее наполнения и сами есть готовая форма[401].

Дальнейшие рассуждения Бергсона на эту тему только подтверждают высказанное выше предположение о различии по природе, а не по степени, понятий и образов. Определяя предмет гносеологии, Бергсон замечает: «Философы проводят различие между материей нашего познания и его формой. Материя – это то, что дается способностями восприятия, взятыми в их первозданном виде. Форма – это совокупность отношений, устанавливаемых между этими материальными данными для получения систематического знания»[402]. Естественно, возникает вопрос: «может ли форма без материи быть предметом познания»[403].

От Бергсона, по-видимому, не ускользает, что осуществленное им полярное разведение материи и формы по онтологическому критерию само по себе уже вызовет несогласие критически настроенных оппонентов; поэтому он предлагает сблизить их гносеологически, в том смысле, чтобы признать возможность их самоценного и, во всяком случае, одинаково состоятельного познания[404]. Однако, утверждая возможность познания формы без материи и, следовательно, их гносеологическое равенство, Бергсон неявно через это гносеологическое равенство вновь высвечивает их онтологическое различие по существу. Ведь форма без материи, конечно, познаваться может, но «при условии, что это познание походит скорее не на вещь, которой владеешь, а на усвоенную привычку, скорее на направление, чем на состояние; это будет, если угодно, естественный навык внимания»[405]. Однако форма не дает знания о самой реальности; ведь «формальное познание интеллекта» «не говорит: „это есть“», «не постигает в отдельности ни одного предмета», а «утверждает только, что если условия будут таковы, то таким-то будет и обусловленное»[406]. Это «лишь естественная способность соотносить один предмет с другим, одну его часть или один аспект с другой частью или другим аспектом, – словом, выводить заключения, когда имеются предпосылки, и идти от известного к неизвестному»[407]. На поверку указанное выше соотношение материи и формы с точки зрения наших гносеологических возможностей обусловлено качественным взаимодействием, взаимопроникновением и сосуществованием двух «различных» и «даже дивергентных» способов познания[408]: интуитивного и интеллектуального. Это лишний раз подтверждает, как далек был Бергсон от того, чтобы безоговорочно отвергать интеллектуальное познание