– Сейчас с ней все хорошо, – повторила Дара с тем же серьезным выражением, – но ты не совсем права: судьбу вполне можно предвидеть. Если отбросить в сторону не зависящие от людской воли катаклизмы, то судьба каждого определяется в момент его зачатия.

– Ерунда какая! А если человек шел, свалился в яму и остался калекой на всю жизнь – это тоже определено от рождения? Я совершенно не верю!

– Если человек свалился в яму, значит, он от природы очень рассеян, и это его качество не изменить никаким воспитанием.

– Следовательно, можно детей не воспитывать? Пусть будут такими, какими родились?

– Почему же, детей нужно учить, но учить – не значит менять природу. Как только воспитание вступает в противоречие с природой, оно терпит поражение. Пойми меня, – голос умудки стал очень мягким и нежным, – я не могу сказать точно, что твоей девочке предстоит завтра, через пять или тридцать лет – я только вижу общую линию ее жизни. Как ты назовешь ее?

– Ольгой, – Надежда вдруг почувствовала, слабость, и откинулась на подушку.

– Что ж, пусть простятся тебе все грехи, Ольга, – Дара коснулась рукой крохотного свертка, и девочка неожиданно распахнула огромные синие глазенки.

– Да какие же у нее грехи, – спросила, улыбнувшись, вошедшая Варвара Степановна, – у такой-то малышки!

Умудка поднялась и пошла к выходу, но у самой двери оглянулась, и взгляд ее был еще более серьезен, чем прежде.

– Над каждым из людей тяготеют грехи – грехи прошлого. Из-за этого люди грешат вновь и вновь – и дети их, и дети детей их, – она вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Проводив ее взглядом, Варвара Степановна покачала головой.

– Подумать только, говорит, прямо библейским языком! Там, помню, тоже написано что-то такое: грехи падают на детей до седьмого колена. Да, что-то такое, – она затрясла седой головой, безуспешно стараясь вспомнить цитату.

В глазах Надежды мелькнуло насмешливое удивление:

– Что ты говоришь, мама, ты что, стала верить в бога? Зачем ты читаешь библию?

– Да нет, – мать смутилась и поправила одеяло на постели дочери, – ну… только иногда, вечерами. Тут, знаешь, мало книг, и читать особо нечего, а библия… она даже больше философская книга, чем религиозная, ее за всю жизнь читай – не перечитаешь, – она опасливо взглянула на Надежду, но та уже крепко спала, улыбаясь чему-то во сне.

Маленькая Оленька заворочала головкой и тоненько пискнула. Варвара Степановна поспешно взяла ее на руки, чтобы перепеленать.

– Какой же ты будешь, когда вырастешь? – тихо говорила она, перекладывая внучку и целуя крохотные ножки. – Красивой, наверное, умной, да? И никто, спасибо Хрущеву, никогда не отнимет у тебя дочку, как у меня. Сколько мне тогда было – двадцать восемь? Тебе двадцать восемь будет, – она мысленно подсчитала, – в девяносто шестом году. Люди уже на Луну будут летать. Будешь космонавткой, а? – Варвара Степановна виновато покосилась на спящую дочь и совсем тихо добавила: – Пусть Бог сохранит тебя и твоих детей, радость моя.

Андрей и Виктория Воскобейниковы внешне разительно походили друг на друга – высокие, синеглазые со светлыми волосами. Лбы у обоих слегка выдавались, и от этого головы казались чуть наклоненными вперед – так бывает, когда человек донельзя захвачен рассказом собеседника. У большинства преподавателей при взгляде ни них радовалась душа, и мелькала блаженная мысль: «Надо же – кто-то все-таки интересуется моим предметом!» Поэтому, наверное, брат и сестра, как правило, были на хорошем счету – и в школе, и в институте.

Мудрый не по годам Андрей рано узнал силу своего обаяния. Однажды, когда им было лет по десять, он похвастался сестре: