Одного не хватало Гудомарову-младшему – журналистов. Статейки он явно пописывал сам. Все отмечали это по стилю. Гудомаров-младший никогда прежде не трудился журналистом. Занимался коммерческими делами. Кочевал по печатным изданиям и разным фирмам, куда его принимали на работу в минуту умопомрачения начальства. По слухам, за карьеру он успел довести до банкротства три газеты и двух редакторов до инфаркта.

Третий нашел спасение в злоупотреблении алкоголем, благодаря чему, видимо, и выжил. Несмотря на зловещую славу, Гудомаров-младший долго не сидел без дела. Всплывал то в одном учреждении, то в другом, в разных качествах, но всегда при хорошей должности. Такие индивиды встречаются в каждом городе. А вот откуда они берутся, и за что небеса отмечают их таким талантом, это для меня – загадка.

Пером в печатных изданиях Гудомаров-младший ранее не скрипел. И потому вместо статей у него выходили тексты, сгодившиеся бы для выступлений на митингах. Тексты делали газету боевым листком, накропанным изрядно подвыпившим агитатором. Ходил слух, будто Гудомаров-младший пытается нанять репортеров, но никто к нему на пушечный выстрел не подходит. И не удивительно. В наших реалиях устроиться на работу в оппозиционную газету все равно, что добровольно взойти на плаху. Тебя внесут в черный список. И пока губернатор не отойдет в мир иной, другой работы, кроме как в оппозиционной газете, тебе не найти. А в оппозиционных газетах наш регион, как я, кажется, упоминал, испытывал известный дефицит. На сей рынок Гудомаров-младший ступил первым, и под ногами его была не твердая почва, но зыбкий песок.

Порой, я искренне сочувствовал первопроходцу. Но у меня и мысли не возникало о том, чтобы помочь ему решить кадровую проблему. Хотя я обладал, не в пример ему, некоторыми связями в репортерских кругах. И вот наступил день, многое изменивший в моей судьбе. Начинался он так, как начинались многие дни моей жизни. После обычного моциона я вышел из дома и пешком отправился на работу. Обычно путь занимал полчаса. За это время я успевал встретить нескольких знакомых, в основном, коллег-журналистов, поприветствовать их, а с некоторыми – переброситься парой слов и вместе дошагать до редакции.

Так было и на этот раз, за тем исключением, что никто не ответил на мои приветствия и не выказал желания переброситься парой слов. Будто сговорившись, знакомые вели себя одинаково странно. Заметив меня на улице, они замирали. Волосы у них оживали, как в рекламе шампуня, превращающего сухие безжизненные волосы в мокрые и шевелящиеся. Глаза покидали привычное место и выкатывали из орбит. Челюсть отпадала с таким грохотом, будто товарный поезд на предельной скорости пронесся по расшатанному стальному мосту, под которым вы решили укрыться от грозы.

Пробыв в таком состоянии несколько секунд, знакомые невероятным усилием вырывали себя из оцепенения, резко разворачивались, и, придерживая не желающую захлопываться челюсть рукой, бросались в ближайшую подворотню. А то и перебегали через проезжую часть, не обращая внимания на бешеный поток автомобилей и юрко лавируя между ними. Иные улепетывали по улице так отчаянно, будто во время безмятежной полуночной прогулки по кладбищу вдруг встретили четырех восставших из могилы мертвецов, решивших от скуки смертной переброситься в карты.

Первые два-три знакомых позабавили своим поведением. Однако когда их число перевалило за десяток (а в тот день знакомые попадались так часто, словно сами желали попасться мне на пути), в душу мою закрались смутные подозрения. Знаете, бывают моменты, когда начинаешь предчувствовать нехорошее. Например, когда пытаешься проскочить железнодорожный переезд на четвертой скорости, но двигатель машины глохнет прямо на рельсах.