– А-а, привет, Том, – сказал Флеминг. Он слегка картавил, как в центральных графствах. – Рад, что тебя застал. Не помешал?

– Помешать пенсионеру – ха! – ответил Том с искренней теплотой.

– А я здесь, в гостинице “Остров Долки”. Там все наши. Ежегодный банкет. Только что закуски подавали. Креветочный салат. Ну и гадость! Решил, загляну-ка я лучше к тебе, пока не отравился. Следующим номером – куриная грудка.

– Ничего себе! – Том засмеялся чуточку натянуто.

Почему Уилсон и О’Кейси ни словом не обмолвились, что с ним по соседству будет ежегодный банкет?

Ему всегда нравился Флеминг. Надо бы пригласить его зайти, но стыдно за бардак, царящий в квартире.

Много лет они с Флемингом были равными по званию, потом Флеминг его обошел, хоть и был на десять лет моложе.

– Прости, что не навещал тебя, Том, – сказал шеф, словно угадав его мысли. – Год выдался адский – сплошная мясорубка. То, что способен натворить ирландец, посрамит и дьявола, ты уж мне поверь.

Шеф пошутил – на взгляд Тома, удачно. Том ощутил прилив уверенности, словно вновь стал на миг прежним – призванным “наводить порядок”. Занятное было чувство.

– Значит, так, – сказал он, уже настроенный по-боевому, – погоди, я пальто накину, и прогуляемся вверх по склону? Я тебя хотел спросить кое о чем.

Флеминг ни слова не сказал, и лицо не дрогнуло, лишь кивнул.

– Что ж, хватай пальто, дружище, а я здесь подожду, – ответил он наконец, а Том стоял, плямкая губами по-рыбьи. – Времени вагон. Курицу я и так терпеть не могу.

Том вернулся в комнату. Курица, умершая от старости, картофель в кожуре толщиной с книжную обложку. Он подобрал с пола сырое пальто и через секунду вернулся. Флеминг встретил его спокойной улыбкой и непринужденным смехом, и они вышли из ворот замка и, свернув налево, устремились вверх по склону холма, где Том несколько часов назад плакал. Они давно приноровились к шагу друг друга, словно супружеская пара, и держались вровень. Флеминга, закоренелого холостяка, всегда называли одиноким волком, но на самом деле у него целая армия знакомых и друзей в Дублине и в Наване, где его родственники держат ковровую фабрику. К такому, как Флеминг, не придерешься. И никогда не поймешь, что у него на уме – весьма ценное качество для следователя любого ранга.

– Как дела, Джек? – спросил Том, рискнув назвать шефа по имени.

– Дела отлично, Том, лучше не бывает! В прошлом году, в январе, у Брид обнаружили рак в начальной стадии – и, представь, выкарабкалась!

Кто такая Брид? Том знать не знал, а спрашивать не хотел, чтобы не нарушить непринужденный ход беседы.

На улице было довольно противно – скользкий бетонный тротуар, свирепый ветер с моря, дома как будто обиженно съежились под его порывами. В такую ночь бродягам не позавидуешь. Да и вообще в Ирландии ночи не для бродяг. Том хотел кое о чем спросить Флеминга, а теперь никак не мог решиться – наверное, ветер всему виной.

– Как тебе живется на пенсии? Приятно, должно быть, вытянуть ноги.

– Обалденно, – отозвался Том, и оба рассмеялись. – Уилсон и О’Кейси вчера меня застали врасплох. Господи, не знаю, что на меня нашло. Они тебе, наверное, все уже выложили.

– Они сказали, что ты был с ними чертовски любезен, гренки с сыром им пожарил – как по мне, так много чести. И оставил ночевать. Сегодня с утра на работу пришли веселые, будто в отпуске побывали.

– Что ж, я рад, – отозвался Том. – Я не знал… не знал… понимаешь, так давно никого не видел с работы. Странное дело. Славные они ребята.

– Еще бы.

Они повернули обратно. Далеко внизу, возле чернильного пятна залива, виднелась россыпь огней машин. Там сейчас шумное веселье, и мужчины норовят хватить лишнего, а жены норовят их удержать, а то вдруг так наклюкаются, что не смогут танцевать? Можно выйти замуж за человека в форме, но как заставить его в ней плясать? Том усмехнулся про себя. Мир уже не казался ему таким пустым и унылым. Потихоньку возвращались мелочи из прошлого, постоянные и надежные – все, чего лишился он, выйдя на пенсию. До сих пор он не понимал, что скучал по той жизни, даже не думал. Надо все это проговаривать про себя, решил он. Но вся беда в том, что он всегда ждет Винни, ждет Джозефа. Выходит, жизнь у него отобрали? Можно сказать, он уже мертвец, в этом и дело? Конечно. Но кое-что важное он постиг, он познал радости плетеного кресла. И пусть до этого самого кресла рукой подать, сейчас кажется, будто до него тысячи световых лет.