– А как же там люди живут?

– Так же, как и тут, в силу привычки, и даже край, если бы не то, что там дорога в ад, весьма плодородный, добрый и удобный. Виноград растёт, как у нас капуста, а на деревьях висят золотые и серебряные яблоки.

Как раз на эти слова вошёл еврей и позвал:

– Лагус!

Дед, который, сидя на полу, оперевшись на лавку, с заинтересованностью слушал рассказ, поднялся, дабы посмотреть, кто его зовёт, а, увидев кампсора, дал ему знак рукой и вышел к нему.

Оба потом спешно удалились от шиночки пани Крачковой и между ними зывязалась следующая беседа:

– Слушай, Лагус, ты не забыл дороги в Венгрию?

– Я? А как вы хотели, чтобы я её забыл, не так это давно.

– Недавно, правда, как провожали цыган и краденных коней туда, и были пойманы.

– Зачем это вспоминать, мой ребе (учитель)?

– А нужно вспомнить, – добросил еврей, – потому что должен.

– Ну, ну, я помню.

– Ну вот, я тебя сам хочу выслать в Венгрию.

– С чем, с кем, зачем? Вы? Уж не с краденным конём?

– Лучше, потому что, может, с краденным ребёнком.

– Гм? Христианским?

– Хотя у него ни жизни, ни веры отобрать не думаю, и я его не высылаю, а только помогаю.

Он пожал плечами.

– За деньги, – сказал Лагус.

– Разумеется, за деньги, и вы также не бесплатно пойдёте.

– Само собой.

– Я вам укажу место, куда его под расписку отдадите, а, вернувшись, получите что вам причитается.

– Что это за ребёнок? – спросил Лагус.

– Тебе на что знать? Ребёнок… достаточно… Не нужно. Потерять его не хотят, только вышлют. Вот, это всё.

– Скажите мне, однако, что это за ребёнок, потому что, кто вас знает, не повесят ли за это, а мне уж не хотелось бы на старости лет.

– Ну, это и молодому ещё горше не хочется.

– Старый предпочитает спокойствие, – сказал Лагус, – человеку уже не в Венгрию ходить, а лучше под костёлом лежать с протянутой рукой. Не сегодня-завтра затянутся мои раны, которые оставили на моих ногах лютик и волчье лыко, только и сыплется милостыня и без Венгрии. Что же это за ребёнок, пане ребе?

– Что тебе об этом знать? Я тебе на руки отдам, а ты, как бывало, коня поведёшь.

– Много ему лет? – спросил Лагус, глядя в глаза еврею.

– Ну, ребёнок… четырнадцати-пятнадцати лет.

– И болтает мне о ребёнке! Это юноша.

– Юноша и ребёнок – всё одно.

– Ребёнка на руках понесёшь, а такого хлопца как вести?

– О! Ва! За руку, а хоть бы связав.

– Тогда люди увидят.

– Какой ты глупый, Лагус, – сказал еврей, отворачиваясь, – он должен пойти с тобой по доброй воле.

– Ну, тогда зачем же его вести?

– Один он не сможет, – сказал Хахнгольд насмешливо.

– А захочет ли он пойти добровольно?

– Я научу тебя, что ты должен говорить.

– И какая же за это плата?

– Плата? Ну, ну… как отведёшь, тогда поторгуемся.

Лагус покивал головой.

– Конечно! Ты во всём такой мудрый, а я не во всём глупый.

– Во-первых, примишься ли ты за это?

– Почему нет? Но это смотря какая оплата. Потому что, видите, я такой, что и, сидя на месте, клянчу, во-вторых, что я теперь себе ноги покалечил, это должно до дороги зажить, а потом, вернувшись, калечить снова, наконец и работа, и хитрость что-то стоят. Нужно хорошо поторговаться и деньги на руку.

– А кто мне за тебя поручится? – спросил еврей.

– А мне за тебя кто? – отвечал Лагус.

– Ты что, не знаешь, кто я такой, и где бываю, и с кем имею дела. Разве ты не знаешь меня?

– А кто тебя знает, кто ты такой?

Еврей нетерпеливо сплюнул.

Наступила минута молчания.

– Ну, хочешь ты или не хочешь? – спросил еврей.

– Хочу, я тебе говорю, что хочу, но так, как я сказал, соглашение и деньги вперёд.

– Посмотрим, – сказал Хахнгольд и быстро ушёл.

Дед постоял минуту на месте, подумал, посмотрел на еврея, потом вернулся назад в шинку, кивая головой.