Мальчик на одно мгновение опустился на колени у порога, ударил челом, сложил руки, и в эти минуты раскрылись шторки перед образом Божьей Матери и, словно свет от Её изображения упал на бедного сироту, зазвучал орган, зазвенели колокола, служба началась.

Он молился, молился, и не раз: горячие слёзы падали на каменный пол, не раз он обращал глаза на лицо Богородицы, увенчанное золотой короной.

Ксендз уже благословил крестом верующих и отошёл от алтаря, а мальчик не встал ещё. За ним был слышен ропот, двое мальчиков его возраста, поглядывали на него, тихо разговаривая:

– Смотри-ка, Павел, какой-то чужак!

– И бедняк, как мы, Янку!

– О! А молился бы так, если бы не был бедным?

– Наверное, нет; поговорим с ним, как будет выходить из костёла.

Когда ребята шептались, какой-то старик в сером капоте, с седыми усами и выстреженной чуприной, человек с мрачным и сморщенным лицом, который во время мессы внимательно следил за горячей молитвой мальчика-бродяги и всматривался в его лицо, задержался тоже рядом с ним, опёрся на сучковатую палку и, погладив лоб, кивнул ему.

Мальчик, который этого не ожидал, не принял сперва этого вызова на свой счёт и не сразу его услышал, пока седой, потянув его за руку, не вывел за собой на кладбище.

Он поставил его перед собой, долго смотрел ему в глаза, отвратительно морщился, кусал усы и наконец буркнул, словно ругал:

– Кто ты?

– Сирота, пане!

– Сирота, гм, сирота! – повторил несколько раз седой господин, крутя головой, и под нос себе добавил:

– За сиротою…. Бог с калитою. А откуда?

– Издалека, пане.

– Из Польши?

– Из Руси Литовской.

– О! Из Руси… Hora z horoju ne zojdetsia, смотрите же, русин! А с кем же приехал?

– Пришёл один.

– Один! – по-прежнему грозно бурча, говорил седой. – Гм! Зачем же? К кому?

– Ищу пристанища, жизни, хлеба.

– А там же у тебя никого? Гм?

– Никого! – и мальчик тяжко вздохнул, а слёзы тихо снова покатились на рукава рубашки.

Седой господин поднял заячий капот, что-то ворча под носом, достал из-под него кошелёк и, поискав белый грош, дал его мальчику.

– Вот тебе, ты хорошо молился, ты свято молился, Бог тебе даёт это через меня, не я! Не я! И не избалуйся в городе, и не отвыкай от молитвы!

Мальчик едва имел время начать благодарить, когда седой, ещё что-то ворча, быстро ушёл, размахивая палкой над головой, повторив:

– Nad syrotoju Boh z kalitoju.

Чуть он ушёл, подошли к нему те два мальчика, что вышли из костёла за юным путником, посмотрели ему в глаза и старший, с коротко остриженной головой, с мужской фигурой, с чёрными глазами, румяный, останавливая мальчика, поздоровался:

– День добрый.

– День добрый.

– Мы слышали, что ты говорил с русином, хотим и мы тебе помочь!

– А! Боже мой! – воскликнул тронутый сирота. – Откуда же столько Твоей милости для меня?

– Разве ты не ожидал от людей помощи?

– О! Немного!

– Это плохо, брат, плохо. Народ у нас добрый, а Бог ещё лучше, иногда и плохого к честному деянию склонит. Видишь нас, бедных, перед собой, а нас таких в Кракове…

Он повернулся к товарищу.

– Много?

– Как маку! А кто нас пересчитает?

– Видишь! И каждый из нас ходит клянчить хлеб насущный, и никому в нём ещё не отказали.

– Это чудесно! – воскликнул путник.

– Это просто только честные сердца честного народа, что с нами делится последним куском. Мы не ходим к богатым, не стоим в дверях дворцов, клянчим у бедных, как и мы, у работающих, у тех, кто знает недостаток и понимает голод. У ворот камениц, хаток, монастырей каждый день дают нам милостыню, а песня студента неоднократно из кошелька и белый грош выводит. Пойдём с нами, ты наш.

– Поцелуемся, – сказал другой.