Сержант терпелив – сам ставит наши ноги на портянки и обертывает их.

Но от обмоток и кирзы судьба меня избавляет неожиданно. Нет моего размера маломерных ботинок, и я после долгих поисков на складе получаю высокие ботинки со шнуровкой почти до колен, вроде тех, что носили барышни до революции. Но эти, утверждает старшина, польские, а может, и английские, еще, вроде, первые авиаторы такие носили, только сверху вместо обмоток краги кожаные застегивали. Ботинки на три размера больше моей ноги, носки у них загибаются, как у Чарли Чаплина, я смехотворен, но теперь я доказываю и убеждаю командира, что обмотки сюда никак не положены, что и принимается. И еще подарок судьбы, когда нам вручают оружие. Нашему взводу везет, мы получаем не деревянные, а настоящие боевые винтовки «трехлинейки» русской армии времен Порт-Артура. А мне опять не хватает. По росту я самый маленький, мой рост немногим больше ста сорока сантиметров, поэтому при построениях я замыкающий шеренгу и взвод и шагаю в одиночестве самым последним в строю. Конечно, и во всяких очередях я последний, и мне почти всегда чего-то недостает, но от этого бывает иногда и выгода.

Из тех же неведомых интендантских запасов, что и ботинки, получаю я винтовку, по виду – охотничье ружье, но она боевая и хорошего калибра, с магазином на несколько патронов, не торчащим, как у наших наружу, а спрятанным внутри. Она коротковата, с недлинным штыком-ножом, но фирма западная, знаменитая золлингеновская сталь, и это уже такие, позднее выявившиеся достоинства, что зависть к ней, как и попытки изъять у меня ее, стали общими в роте.

С этой винтовочкой отбился я от необходимости носить ее на плече, это когда строй двигается в торжественном марше с поднятыми вверх штыками, приклад упирается в ладонь левой согнутой руки, а магазин лежит на ключице плеча; красиво идет строй, шаги отбивают такт, колышутся в том же ритме вздыбленные штыки – картинка к песне «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет» (Ворошилов, значит). Гоняют солдат ради такого парада безмерно столетиями. А я свою винтовочку ношу за плечом на ремне; увидев меня на плацу, поперхнулся комбат и немедля призвал на разборку комроты и меня. Но я отбился с миром, доказал, что иначе нельзя – строй испорчу, а так, единственный замыкающий, даже гармонию вношу, как завершающую точку в движении. И еще одна хвала. Азиатская природа со своим песком хуже наждака для оружия, при форсировании всяких препятствий у наших трехлинеек ржа так и ползет по металлу, особенно в стволах, откуда ее ершами с щелочью и всякими составами часами выводишь, сталь, говорят, наша непроваренная и без добавок, оттого просто железная, а мою тряпочкой с маслом легонько приласкал – и блестит повсеместно. Попала винтовочка к нам, видно, при очередном разделе – освобождении Польши в тридцать девятом году.

Нахваливаю я эту винтовочку со сталью немецкой, но сержант замечает:

– Ты насчет германцев помалкивай, говори – польская, бельгийская, они для нас теперь вроде союзники и порабощенные народы, которых освобождать надо от фашистов…

Сержант к немцам вроде нейтрален и разговоры на эту тему придерживает, хотя иногда и замечает:

– На юге Украины их колонистами называют, там они, говорят, от императрицы Екатерины селиться начали. Ладные домишки у них из кирпича, крыши под черепицей, в хозяйстве порядок: конюшни, амбары, коптильни, а рядом – наши с зеленоватыми плесневелыми соломенными крышами и глинобитными полами-мазанками; у них колбасы и пиво свое, у нас – сало, галушки и самогоном залейся. После Петра немцы все больше нами правили, побьем их сейчас в очередной раз, может бы и объединиться нам под управлением товарища Сталина и политбюро… Руссы, пруссы, росы тысячу лет назад, наверное, сродственники были… Организованный там народ, а мы – как перекати-поле, страна у нас большая, пустот много, а душа наша широкая, любопытства в ней много, и все никак определиться не можем, с каким народом мы ближе всего…