С тех пор я постоянно приходил в этот парк и наблюдал за необычной девушкой. Выучил ее привычки. Узнал имя – Клариса, и любимый кофе – латте с карамелью. Безумно хотелось познакомиться, но мой серый костюм никак не вписывался в ее яркий образ. С этим что-то надо было делать.
И вот день настал. Я сидел в красных штанах и синем свитере. Чувствовал себя идиотом, но сидел. Ждал. На сиденье рядом лежал букет радужных роз. Поражать – так наповал!
Наконец, сзади раздался цокот каблучков. Она присела напротив меня и улыбнулась.
– Какой у вас необычный вид…
– Как и у вас, милая леди, – я протянул ей цветы. – Позвольте пригласить вас на свидание?
По парку шли двое. Нелепые, слишком яркие, слишком непривычные для взгляда, но оттого не менее счастливые. Ведь только мы делаем наш мир ярче.
Человек – это истина, которая умирает
Я меняла повязки, смачивала тряпицы и стирала пот со лба. А раненный все говорил, говорил, говорил. О детях и жене, которых оставил там, далеко, а теперь и не знает, когда вернется.
О потраченном детстве, когда ели все, что придется, а девочек на свидание водили в яблоневый сад. Считалось самым важным – подарить своими руками добытое яблоко.
О юности, когда кровь бурлила в жилах, а первый поцелуй так сладок, что лучше него, казалось, нет ничего.
Он шептал, метался на постели, хватал меня за руки и смеялся. Перед его глазами вставала вся жизнь. А я была невольным слушателем.
Он говорил, что всегда возвращался. Куда бы его ни закидывало – всегда. А потом снова рвался в бой. Война стала неотъемлемой частью жизни, и он ходил туда, как на работу. Тяжелую, опасную, но любимую.
Он смеялся, говоря, что искал подвиги, чтобы потом рассказывать их своей Жоззи. Ему казалось, что без этого никак. Ведь таков был устоявшийся круг. Дом-работа-подвиг-дом… А ведь совсем не это ей было нужно…
Он плакал, когда говорил, что ненавидит эту чертову войну. Что она испортила, исковеркала жизнь, походя сломав как еще одну игрушку. Что он устал вытаскивать товарищей из-под пуль, видеть во снах кровь и остекленевшие глаза. Он хотел домой – к Жоззи и детям, и лишь сейчас понимал, что ему и не надо было никуда уходить, чтоб обрести счастье.
Но война не оставляет выбора.
Он показывал фотографии. Любовно вёл пальцами по родным чертам, кусал губы и запрокидывал голову, пытаясь удержать снова рвущиеся слезы. Он все прекрасно понимал.
Он говорил, говорил, говорил, и речь его сбивалась в бессвязный шепот, то затухающий, то вновь набирающий силу. Я меняла повязки и слушала.
Ведь это единственное, что я могла для него делать.
Небо
Я стою на краю крыши. Над головой вечернее, алое небо, подо мной пропасть. Напрягаюсь, готовлюсь. В этот раз я доведу все до конца. Раз, два…
***
Небо над головой темно-синее, с едва разгорающимся рассветом где-то внизу. Голубая, нежная каемка еще безумно мала, но потихоньку завоёвывает все оставшееся пространство. Я прижимаюсь к прохладному окну и, прищурившись, наблюдаю за медленно разгорающейся искрой солнца. Что ж, и бессонница бывает полезна.
День, собственно, идет насмарку, я уставшая и не выспавшаяся, но баюкаю внутри видение зарождающегося дня. Зевок. Кажется, оно того стоило. Тема пар проходит мимо меня, лишь автоматически фиксирую что-то в тетради. Ну и плевать, экзамены лишь в конце года.
Обратный путь под светлым с едва заметными облачками небом несколько бодрит меня. Задираю голову вверх и щурюсь от яркого солнца. Как жаль, что не могу взмыть в эту великолепную голубую высь…
Я уже говорила, что влюблена в небо? Тонкий луч солнца скользит по моему лицу. Кажется, это взаимно.