Турову показалось, что он ослеп. Жалобно ойкнув, он дернулся… и открыл глаза.

Балансируя на одной ноге, он стоял, держась за стену.

Немного придя в себя и застеснявшись присутствия напарника, Туров осторожно глянул в перископ.

Там был все тот же, уже виденный им гайянский пейзаж – серебристые волны песка, черная полоса моря и голубой частокол леса вдали. Белесая мгла небес подсвечивалась с запада розовым шаром спутника C – самого крупного из трех лун Гайи.

– Который час? – хрипло спросил Туров.

Унбегаун кивнул и, поперхнувшись, будто у него в горле что-то застряло, ответил:

– Прошло три минуты.

– Так и мозги можно потерять, – отдуваясь, заметил Туров.

– Та ни! – махнул рукой беззаботный Унбегаун. – А зверская штука, скажи!?

Туров не ответил – восстанавливал сбитое дыхание.

В 8.30 утра автоматический регистратор Базы затребовал новую порцию сведений от наблюдателей с 17-го участка.

Туров пододвинул ближе к лицу капсулу микрофона и монотонно зачитал по готовым таблицам поправки к показателям с внешних приборов.

Прошло уже две недели с момента его появления на участке. Он уже уяснил распорядок работы лаборатории, познакомился с привычками напарника, да и вообще – втянулся.

Регистратор принял информацию, и, в свою очередь, сообщил приятным механическим баритоном:

– Сегодня вторник, 29 апреля по земному календарю. Иды дождей по римско-гайянскому календарю. Взрыв неба ожидается через 7 часов 15 минут. Давление звездного ветра прогнозируется на уровне нормы. Уровень радиации на момент взрыва составит 155 микрорентген…

В рубку, зевая, вошел Унбегаун, рыжий, толстый и, как обычно, после сна, с помятой физиономией. Туров прикрутил громкость.

– За что тебя сюда сослали? – спросил он напарника.

Унбегаун на мгновение застыл с открытым ртом. Потом сказал:

– Как ты догадался?

Туров кивнул в сторону северного крыла лаборатории. Там тянулся целый коридор запертых, пустых, запыленных комнат для персонала.

– Лаборатория большая. А нас с тобой только двое. Почему?

– Подумаешь! Карьеру делать… Зато как я свистеть научился?! – вскинулся Унбегаун.

Туров поглядел на него в упор.

– Ну, ладно. А ты почему? Тебя почему сослали? – спросил Унбегаун.

– Я новичок. Меня на место Бородянского взяли. Временно.

– Да, Бородянский… – вяло проговорил Унбегаун. – Аппендицит в таком возрасте. Даже странно! Надеюсь, он вернется. Хороший был мужик.

– Был?

– Я сказал «был»? Я оговорился! – виляя взглядом, воскликнул Унбегаун.

– Не сворачивай с темы, – посоветовал Туров.

– Пожалуйста! Не знаю, как ты, а я намерен разгадать тайну Гайи. И если это в принципе возможно, то единственное место, ГДЕ это возможно – наш родной и незабвенный 17-й участок.

– Почему? – удивился Туров.

Вместо ответа Унбегаун поднялся на цыпочки и принялся балансировать, с трудом сохраняя равновесие. С его грацией и габаритами он не выдержал и минуты. Рухнув на плечо Турову и вцепившись в него, чтоб не упасть, он одними губами прошелестел в ухо напарнику:

– Выключи регистратор.

Туров скривился, но просьбу выполнил.

Убедившись, что камеры и микрофоны выключены, Унбегаун подошел ближе к Турову и заговорил.

Все, как один, начальники Базы, считая с самого первого, воцарившегося в год ее постройки, и заканчивая текущим, не любили 17-й участок. Неоднократно ими предпринимались попытки вообще его закрыть или, по крайней мере, сократить и укротить.

Участок номер 17 находился дальше всех от Базы, дальше всех от космодрома и вообще нес в себе массу врожденных административных пороков, неискоренимых, по мнению начальников Базы, обычным путем.

Все смотрители 17-го участка были, как на подбор, вольнодумцами, не воспринимающими правильно концепцию научной дисциплины. Как и отчего это получалось – неизвестно, но во избежание ответственности за всякого рода ЧП, которые непременно и обязательно совершались на 17-м участке с печально постоянной периодичностью, начальники Базы то и дело урезали штатные единицы, понижали уровень снабжения, ограничивали в правах и вводили самые суровые кадровые требования.