– Это мне сбросили через двое суток после гибели Фудо!

Отрывая взгляд от экрана, Кетсу Киташи видит только глаза Екатерины, настолько пронзительные, что дай им волю, проткнули бы его насквозь. В них сплошные вопросы. Слева Сэмэй сжимает в кулаке «Глок», у которого всего одна возможность из тысячи успеть взвести курок. У него в правом рукаве нож для метания. И никаких шансов у сидящей напротив Екатерины Голицыной.

Токио. Готано Шиида

В Токио сохранилась одна единственная трамвайная линия, обслуживаемая компанией Тоя, по которой каждые пятнадцать минут движутся вагоны образца 1967 года. Это днём. Из одной окраины Токио до другой. При длине маршрута чуть более 12.2 километров, стоимость одной поездки составляет всего 160 иен. Ночью интервал увеличивается до часа, и оплачивать проезд нужно на выходе в автомате рядом с водителем, у которого и пристроился Готано Шиида – единственный в столь позднее время пассажир.

Его часы показывали пятнадцать минут второго, когда он двадцать минут назад вошёл в салон, где практическим никого не было, если не считать двух пожилых женщин, которые вышли на Мукахаре. Первым делом он, решив выспаться, так как дорога занимала больше часа пути до станции Одайи, закрыл глаза.

Ночь. Усевшись у окна, он сквозь веки смотрел на заснувший город сквозь рекламу, отражавшуюся на стекле, пока они окончательно не сомкнулись. Он помнил тот путь настолько хорошо, что ноги сами несли его в сторону Одайи, затем уже пешком ему следовало идти около часа, до адреса, написанного на листке бумаги, лежавшем в правом кармане штанов. Путь был неблизкий. Одна из причин поднабраться сил.

В два часа ночи реклама исчезнет. Только в центре будет гореть её заманчивый свет. Но это – центр. Там всегда людно. Там кипит жизнь, и пиво льётся настолько широкой рекой, что противоположный берег начинаешь искать после пятой кружки. Кого там только нет. Туристы из Америки и местные жулики, арабы и армяне. Последних гораздо меньше. Но это ненадолго.

А пока сквозь сон ему видится родной Сахалин, родительский дом. Своему старику, который любил пропустить пару бутылок пенистого напитка на фоне снежных сопок, он подаёт бутылку, за которой тот посылал его в ближайшую лавку Мамикури. Видит своего старшего брата, исчезнувшего на войне с китайцами. Видит себя, совсем ещё молодого пацана, бегающего в сопки за ягодами. Воспоминания, как снежинки, падают на его планету, образуя сугробы памяти, сквозь которые он пробирается, утопая по пояс.

Стрелы Морфея гонят его по закоулкам воспоминаний на Окинаву, где ему, уже молодому человеку, доверяют помогать американцам, заполнять баки с керосином огромные самолёты, направляющиеся во Вьетнам. Он живёт неподалёку от семьи, которую вскоре убьют. Нет. В их смерти он не виноват. Тогда же он впервые продаст десять грамм кокаина какому-то сержанту-негру с авиабазы. Спустя время, когда обнаружат, что именно он является основным поставщиком наркотика на авиабазе, его уже там не будет.

Затем его завербует полиция. Жить-то как-то надо? Но они так и не поймут, что на мафию он начал работать ещё раньше. И что особенно пикантно в данной ситуации, ни те, ни эти друг о друге никогда не узнают.

Затем будет Токио, где его ценят за знание английского и русского языков. И он снова начинает работать и на тех, и на этих. Но такое было время. Нужно было как-то выживать. Отец Иаков приметил его, спустя неделю, как получил своё назначение в приход католического храма имени какого-то там святого. Как же давно это было? Тот ценил Готано за сообразительность и ум. А также за знание языков, которым отец Иаков так, по-настоящему, и не овладел.