День рождения был поводом хорошенько выпить.

Пока Лелька со своей матерью мариновали мясо на шашлык, Глеб набрался смелости и пошел к Лизе. Открыла Нина Васильевна с отрывным календарем в руках.

– А, это ты! Ну, послушай, как у вас тут сажают по Луне? – спросила она Глеба.

Тот заинтересованно взглянул в календарь:

– Вы эту тюфту не читайте, тетенька. У нас садят по-другому…

– Как? Вот мы садили…

– А мы как… берем самого старого деда и, сняв ему штаны, садим его на межу. Если у него жопа не отмерзает, то надо скорее сажать: значит, земля теплая.

Нина Васильевна поджала губы и блеснула взглядом через очки.

– Ну ты, парубок! Что за словечки!

– Извините, был не прав. А где вашенская дочка?

– А вон она, в акациях у Максимыча Отченашева сидит с гитарой.

Глеб вздрогнул.

– А с кем она сидит? С мелюзгой?

– Нет, почему, с сыном лесника! – гордо сказала Нина Васильевна.

Глеб вылупил глаза и заметил из акации бренчание струн и тихий разговор, перерываемый смехом.

– Это что? С мелким, что ли?

– Они только познакомились.

Глеб, бросив Нину Васильевну, чуть ли не побежал в акации.

Сын лесника Клоуна, Владик, – симпатичный, конопатый и голубоглазый паренек лет пятнадцати, – узнав от мелких, что приехала новая соседка, пришел знакомиться. Приволок гитару и попросил Лизу настроить.

Клоун что-то делал у Отченаша, ворота были открыты, и по двору, мелко ступая, ходила лошадка Вишня, обгладывая яблоневое дерево. Владик понравился Лизе: светлые ресницы, аккуратные веснушки, взволнованный голос. Он много читал. Милый мальчик. Еще зайчик.

– А ты умеешь играть? – спросил он, закусив губу и глядя ей в вырез рубашки.

– Умею… И настроить могу, – улыбнулась Лиза.

– Научи меня… играть, – сказал таинственно Владик.

И тут в акации вломился Глеб.

Да не просто вломился, а на Отченашевой лошади Вишне, переломавшей сучья халабуды, любовно построенной мелкими Мешковыми для карточных посиделок.

– Эй, – крикнул (надо сказать, весьма безрассудно) Владик, – Горемыкин! Отвали!

– Я те отвалю! Пошел вон! – рыкнул на него Глеб.

Лиза, схватившись за гитару, замерла перед лошадью.

– Елизавета, а я вот лошадь взял… Хотите прокатиться?

Владик быстро пошел домой, ругаясь и чуть не плача, ибо он был смятен.

– Хочу, давай свою лошадь, – сказала Лиза.

Глеб слез. Лиза передала ему гитару.

– Подержи гитару… Эх ты… Кузнечик… Скачешь? На мелких? Да?

Она запрыгнула на лошадь без труда, благо, ходила в Москве в секцию верховой езды в Нескучном саду.

– Дай-ка мне теперь гитару, – сказала Лиза, – надо ее Владику вернуть.

Глебу так и хотелось рассобачить эту чертову гитару о землю, но он, опустив голову, дал ее Лизе.

– А вы за что держаться будете? – спросил он.

– Я буду, буду, – ответила Лиза и сжала бока Вишни острыми коленками. – Я умею держаться!

Правда, спортивные нейлоновые штаны скользили, и она едва держалась без седла, но нельзя было не проучить этого нахального Глеба.

Лиза, выехав на дорогу, ударила Вишню пятками, та припустила, будто слепая, вперед.

Лиза догнала Владика у Шкуркиной хаты и остановила Вишню. Та скривила морду под трензелем. Владик, покраснев, взял гитару.

– Послушай, я прокачусь на лошади… И ты давай, хочешь?

Туман из глаз Владика выветрился. Он расцвел как маков цвет:

– Хочу!

– Вернешься к моему дому, ага? И не обижайся на этого Горемыкина.

– Ага! Ты пока прокатись, а я домой гитару занесу! – И Владик, схватив гитару, побежал на кордон.

Вишня слыла норовистой лошадкой. Лиза с шиком пронеслась мимо Глеба, стоящего у железных ворот Отченаша, и, чтобы Вишня не остановилась, несколько раз ударила ее со всей силы прутком по ушам.