Без рода, имени и званья…
Но вдруг в огнях метельной пыли,
В пару медвежьем и морозном
Меж нами люди повалили
Под диктофона голос грозный.
Оно летело и бежало,
Родное перекати-поле,
И направление держало,
И брало уходящий поезд!
Клубок с колючею холстиной,
С тысячеглазым счастьем-горем,
Куда ты, как под хворостиной?
В священное какое море?..
Девчонки с красотой живою,
Старухи, жизнь кому – как милость…
Я в нем была сухой травою
И по снегам земли катилась.
Клубок промчался между нами —
От похорон до колыбели…
А где стоял ты – встало пламя,
Слепое снежное веселье.
Кассирша в обморок упала.
Старуха мелко закрестилась…
А я стояла и молчала,
Поскольку я с тобой
Простилась.
«Мои облака… облатки…»
Мои облака… облатки…
Медного Солнца бадья…
Я с крыши шагну —
и пяткой —
Куда не ступала я.
Иду по тучам – царица-синица!..
А вы внизу, людишки, махонькие – в колесе спицы…
А вы, людишки, врассыпную ползете, букашки,
На каракуле улиц завьетесь в барашки,
Со звоном, рюмашки, столкнетесь лбами… —
Губами… – следами… – слезами… – судьбами…
И руки я удилищами к вам опускаю —
И лескою – косы:
но ах!.. не поймаю —
Лишь облако сырое
в кулаке сжимаю,
Лишь влагой небесной
лицо отираю…
И по небу иду —
и не дойду до Рая.
РОЗВАЛЬНИ ПО ОБЛАКАМ
По шершам, занозам бревен проведу рукой…
Вот вы, розвальни, какие – Царские Врата:
Там – солома, там – полома, там – полны тоской
Очи голые, нагие, смольные уста.
И в березовые сани сяду, помолясь:
Вы, рыгающие дымом Адские возки!.. —
Расступись!.. – и полечу я в звезды, снег и грязь,
И солома будет точно золота куски!
И, пока лечу я в санках, обозрю прогал,
Где родилась, где крестилась, где метель и мрак,
Где прижался псом бездомным да к босым ногам
В колпачонке с бубенцами – мой Иван-дурак…
И я век, платок суровый, да прошью насквозь:
Костяной, стальной иглою – так обожжена!.. —
Так вобьюсь в березов полоз, да по шляпку гвоздь,
Дщерь воронья, мать сорочья, снегова жена!
Шибче, розвальни, неситесь!.. —
всех перекрещу:
И преступных, и доступных, и в крови по грудь,
Саблезубых и беззубых – всех – до дна – прощу,
Ибо мал, печален, жалок наш по снегу путь.
Наши розвальни кривые, кучеры – кривей,
Наши воры – сапогами – в ребра лошадей,
Но как нищ весь путь наш, люди, во снегах полей,
Но как больно отрываться, люди, от людей.
И машу, машу вослед я лапкою худой,
Лисьей лапой, птичьей цапой, лентою со лба:
Вы запомните мя, люди: в небе – над бедой —
Простовласая комета, горькая гульба.
…
Весь век мой высечен. Изрезан до кости.
Передо мной мерцают сани,
Как шуба на снегу.
Народ, прости.
Гляди дегтярными глазами.
Кричала… пела… Нет моей вины,
Что вы в парче, мерлушке и финифти.
Брусчаткою расколотой страны
Вы под ногой меня не сохраните.
Был страшен век. Есть страшен приговор
Ему, распявшему колькраты
Детей и птиц, Дух, Слово и Простор,
В чьи длани вбиты мертвые солдаты.
Я в розвальнях, – а бревна иней скрыл…
Да сиречь: локти, голени и спины… —
Качусь; мохнатый снег – подобьем крыл;
На холоду железом синим стыну.
Прощай, мой век! Проехала твои
Расколы, копи, рудники, болота!
От ненависти Божьей – до любви
Звериной, до соленых ребер Лота!
До челюсти ослиной, коей мы
Врага в жестоких битвах побивали,
От воли неба – до камней тюрьмы,
Где нас пытали, где мы хлеб жевали…
Остались сани! Волка бешеней, народ
Ледово скалится, и пяткой клюкву давит,
И помидоры из бочонка в рот сует,
И на черницу в розвальнях плюет,
И в облаках орлицу славит!
А я?!.. – В собачью шубу запахнусь
Потуже; бирюзовый крест запрячу
В межгрудье; шею вытяну, как гусь,
Так обочь глядя, так шепча опричь, обаче.
И с напряженьем, будто бы суму
На спину взваливая неподъемно,