Олеся скоро вернулась.

– Всё, договорилась. Теперь у каждого из нас часов семь-восемь в запасе. Утром начальники просекут ситуацию. Начнут дневального в казарме и дежурного на проходной опрашивать. Те пойдут в несознанку. Потом особисты очную ставку устроят, и кто-то расколется. Ну и сразу ориентировки…

– В милицию?

– Этих меньше всего стоит бояться. От них откупиться можно. А вот бандюганы…

Опять помолчали. Никита понимал: он должен сказать что-то важное и искреннее, но слов не находил.

– Ты знаешь, куда пойдёшь? – снова прервала паузу Олеся.

Никита отрицательно покачал головой и пожал плечами.

– Придумаешь. Смертельная опасность заставляет хорошо соображать, – безразлично сказала девушка, а потом тихо попросила: – Поцелуй меня… если не противно.

Никита взял лицо в ладони и очень нежно поцеловал глаза, а потом губы.

– Спасибо, – прошептала Олеся, – Иди. Я хочу, чтобы ты запомнил моё лицо, а не этот уродский плащ. И, да, это я устроила, чтобы жена позвонила Семёну Аркадьевичу. Так что не думай плохо обо мне.

Хорошее настроение, с которым проснулся Лёвкин, не покидало и до начала работы. Причина была проста: к его зарплате намечалась прибавка. Семён Аркадьевич и так периодически подрабатывал, оформляя липовые больничные, за которые дарили алкоголь и конфеты в коробках. Больше, к тому же деньгами, приносили справки для отсрочки от призыва. Но эти средства, увы, уходили на подарки многочисленным персонам женского пола, до коего был охоч начмед. Поэтому каждое напоминание любимой супруги про обещание купить шубу вызвало у офицера чувство искренней вины.

Но скоро всё наладится. Начальник аэродромной службы Ребров обратился с просьбой. Подразумевались не совсем законные деяния с минимальным риском и солидным вознаграждением.

Просил сослуживец комиссовать солдатика. Но сделать это заочно. И выставил Семён Аркадьевич цену в три раза больше обычной. Ребров, не торгуясь, согласился. И теперь хватит и на шубу супруге, и на приятные подарки многочисленным увлечениям опытного ловеласа. И даже вчерашняя неудача с молоденькой медсестричкой не портила настроения.

Олеся, всячески игнорировавшая ухаживания начальника, вчера сама проявила инициативу. Но некстати позвонила жена, и обещавший быть приятным вечер расстроился. Но согласилась раз, значит, никуда уже не денется.

Ребров явился озабоченным, не ответил на приветствие и попросил заказанные медицинские документы на рядового Соколова.

– А деньги? – поинтересовался начмед

– Сёма, ты мне просто скажи, что бумаги у тебя, – раздражённо выпалил майор.

– У меня, где же им ещё быть, – ответил Лёвкин и открыл ключом верхний ящик стола.

Папки на месте не оказалось, а Семён Аркадьевич хорошо помнил, что клал её туда. Тогда он по очереди открыл остальные ящики и даже проверил сейф, в котором нужных документов быть не могло, поскольку сейф заполняли медикаменты строгой отчётности. Всё тщетно. Бумаги исчезли, как будто их и не было.

«А шуба?», – с тоской подумал Лёвкин.

– Сёма, вспоминай, кто мог взять? – прокурорским тоном спросил Ребров, – Это не шуточки. У меня Соколов пропал. Тот, на которого эти бумаги… Думай, Сёма, думай.

– Не, ну… вряд ли… Да не может этого быть, – убеждал себя начмед, вспоминая вчерашний вечер и аппетитные формы медсестры, ушедшей во время телефонного разговора с женой.

– Давай всё детально, – встал и склонился над ним Ребров. – Кто был в этом кабинете после того, как ты запер бумаги в столе?

Начмед нажал на тумблер селектора связи:

– Катя, срочно Суркову ко мне.

– Так, Олеся отгулы взяла. У неё мама заболела.