В эту минуту подумалось, что они на самом деле и не философствовать пришли сюда. Честное слово, бред какой-то. Ему, видите ли, жалко любого абстрактного человека, а, свою родную сестру, похоже, не очень – сидит тут и устраивает демагогию. А я же, взрослый, вроде, человек, еще и ведусь на него. Однако сейчас мысль эта прошла вскользь, по касательной. Она вновь вызвала неприятное, но уже, правда, угасающее чувство стыда.

– Хорошо, допустим. Но вы уходите в сторону. И, с другой стороны, в том, что вы говорите про разрозненность тоже нет ничего нового, и это не более, чем ветхозаветный сюжет. Все в Библии есть, все там объясняется.

– Ты про Вавилон?

– Да хотя бы.

– И что? Вавилон – это все лишь миф о том, как произошло разделение на народы и языки…

– Я думаю, это гораздо больше. И ваши, и мои тоже умозаключения, вполне возможно, не более чем результат непонимания и незнания Христианства. Я не могу сказать, что я религиозен, но я верю в то, что Бог справедлив, и это – данность, на которую ваше к ней отношение никак не влияет.

– Ну, равно, как не влияет и твое, если это все-таки не так. Мне кажется, Вадим, мы все можем проиграть или уступить в любой дискуссии, если только она не касается нашего бога. В этом случае разговор всегда заканчивается софизмами или поножовщиной.

– Смотря, что понимать под софизмами. Кстати, где вы у меня их увидели? Ладно, как говорится: Бог всех рассудит.

– Если, конечно, есть, кому судить…

– А вы думаете, что нет? – Вадик бросил взгляд на Веру Петровну. Ему очень не хотелось, чтобы она их слышала.

– Я не знаю! И ты не знаешь, и никто не знает на самом деле.

– Но вы отрицаете?

Он понял, что не удержался, что уже окончательно, и, по сути, так легко соскользнул в этот треп, какой-то совершенно бессмысленный, пошлый и неуместный. Не здесь бы и не сейчас. Чья-то невидимая мягкая, но очень сильная рука тянула его все глубже, погружая во что-то вязкое и серое, где пространство вокруг, то сужается и давит, то теряет свои очертания. Оно плывет и растворяется в рассеянном свете глобальных идей.

– Нет, Вадик! Я всего лишь не утверждаю. И для меня это принципиально. Потому что неутверждение оставляет и мне, и тебе, и кому угодно другому право на свободу убеждений, а религия мне такого права не дает.

– На самом деле дает. Это лишь ваша интерпретация.

– Но свобода чреватая наказанием – не свобода, в общем-то… Разве не так?

– Я не знаю, что вам ответить. – Он с интересом и одновременно с какой-то легкой неприязнью смотрел на дядю Витю. – Каждый вправе думать, как он хочет…

– Знаешь, все это жутко интересно, но надо сказать, совершенно бесцельно… Очень жаль, что у нас сегодня такой повод для встречи.

Вадим почувствовал, что его обманули – это должна была быть его фраза. Не он затеял разговор и прыгает с темы на тему. Нужно было самому прекращать его раньше. Ему хотелось что-то возразить, исправить ситуацию, чтобы не казаться сейчас себе таким глупым, но дядя Витя продолжил.

– Был, кстати, такой писатель Марсель Пруст, от имени которого частенько любит говорить один небезызвестный Владимир Владимирович… убежденный атеист, между прочим.

– Простите, я вас перебью: вам он, нравится?

– Кто, Пруст или Владимир Владимирович?

– Владимир Владимирович.

– Да, нравится.

– Потому что атеист?

– Нет, это не критерий для меня, да и вообще совсем ни при чем.

– Тогда почему? Потому что он умный?

– Ну, а где ты видел глупых евреев? Еврея-дурака может определить только другой еврей. Для остальных национальностей все евреи умны без исключения. Мне он нравится тем, что корректен, честен, не ханжа и не трус