Из открытого окна с колыхающейся занавеской послышался стон:

– Глашка, куды запропа́стилася?

– Иду, маманя! – Глаша достала из кармана кусок пирога с мясом и скормила щенку. Вернулась в горницу. Подбежала к печи, выхватила рогачом небольшой чугунок: – Вона, упрел как.

– Чавось? – недовольно отозвалась Пелагея. Перина под ней натужно заскрипела.

– Щас, щас! – Глаша зачерпнула кружкой дымящуюся жидкость и перелила в миску. Метнулась к скрытне, вытащила тряпицу и, обжигая руки, смочила ткань в отваре. Аккуратно перенесла посудину в домушку и поставила на табурет в изголовье свекровиной кровати. – Хмелем-то обложим, как рукой всё сымет.

– Как же, «сымет», – недовольно передразнила Пелагея, – с само́й Троицы, с покосу не пущает хворость: пристала як репей.

Глаша приложила горячую тряпицу к пояснице свекрови.

– А! – заголосила та.

– Надо обыкнуть,27 – Глаша обернула спину свекрови овчиной.

Стукнула входная дверь. Глаша обмерла. Брякнул черпак о кадку с водой. Тяжёлые шаги – в горницу заглянул Демид:

– Шо голосышь, старуха?!

Пелагея запричитала пуще прежнего:

– Извести меня удумала, гадына!

– Маманя!

Демид вприщур глянул на Глашу, ухмыльнулся и задёрнул ситцевую занавеску:

– Исть подай! – раздалось могучее уже из залы.

Глаша приткнула под спину свекрови стёганое одеяло:

– Поспите, маманя.

Та что-то невнятно буркнула.

Глаша суетилась у печи, гремя посудой:

– Вона, кулеш. Шы.28 Картоха. Узвар.29

Свёкор разложил на столе мозолистые ручищи и нетерпеливо постукивал ложкой, наблюдая, как Глаша выставила на стол чугунок и взяла из буфета завёрнутый в льняное полотенце каравай.

– Айда на гумно моло́тить – табя одну дожидаются.

– А маманя как же?

– Чай не дитё малое, – он прижал к груди каравай и одним движением ножа отрезал крупный ломоть. – Как Игнашка уехал, всё по дому телепаешься.30 На баз носу не кажешь.

Глаша смотрела, как перекатывались желваки на скулах свёкра.

– Пойду, шо ли? – осторожно спросила она.

– Пойди-пойди: без табя работнички не управятся, – Демид язвительно хмыкнул, дожевал корку и принялся хлебать щи.

Глаша растерянно глянула в сторону комнаты, где спала свекровь:

«Зараз обернусь», – сняла фартук, повесила на крюк, обмыла лицо в кадушке, подвязала белый платок по-бабьи и вышла во двор.

Гумно стояло на задней части база. Глаша шла неторопливо, привычно подмечая всё хозяйским взглядом. Накормленные куры хохлились в песке, поджав лапы и прикрыв глаза.

«А кочет-то, кочет! Этаким гордецом ходит. Вона пёрышки на солнышке горят, шо энтот перламутр. Того и гляди топтать курей начнёт. Гнедой подрос: чуток и от матки оторвут, в степь пойдёт».

Глаша остановилась у плетня. В тени сарая лежала молодая корова с перевязанной ногой и тихо мычала. Докучливые мухи роились у бурой спины, словно почуяв, что гнать их некому.

– Ишь, болезная, – вздохнула Глаша, – прирежет табя батяня.

У ног снова оказался ласкучий кутёнок. Глаша высоко подняла его, умиляясь не по возрасту длинным широким лапам. Поднесла к лицу, потёрлась о холодный влажный нос:

– Тюня тютюня, – прижала щенка к себе и зашла в гумно.

Пахло нагретой пылью и сеном. Глаша огляделась – никого. На ровном глиняном полу расстелена рогожка. На ней – цепы. Вокруг разбросана стерня.31

Глаша прошла к сквозным воротам и открыла их. Подул тёплый ветерок. Кутёнок вырвался и юркнул под телегу, гружёную пышными снопами.

– Чаво батяня гутарил, что ждут? – Глаша сняла с телеги сноп, развязала его и уложила на рогожку. Растерла загрубевшие ладони, подняла цеп и замахнулась.

Свист. Удар. Свист. Удар. Привычная работа спорилась. Глаша запыхалась, сняла платок с головы. Жар прилил к щекам. Вспомнился такой же вот урожайный год.