В любом случае это был человек не их круга, и его отсутствие не очень опечалило дружескую компанию.

После выпитого атмосфера в бильярдной разрядилась. Царственные родственники повели себя раскованнее. Салам, например, – султан Ахинейский – в томной позе развалился на диване, держа в руке полупустой бокал. Заложив руки за спину, на прямых ногах, обутых в грубые ботфорты, ходил вдоль стены Шварцебаппер. Рядом с султаном на незанятом его телом кусочке дивана пристроился Бунимад, щуривший в неизменной улыбке свои и без того узкие глаза. Геркуланий стоял возле бильярдного стола, задумчивый и отрешенный. Сегодняшнее приключение подействовало на него самым неожиданным образом. И не потому, что он открыл для себя что-то новое. Нет, девственником он давно уже не был. Неожиданным для него оказалось то, что он испытал после, и что продолжал чувствовать даже сейчас. Может быть это и есть то, что называют любовью?

Он не раскаивался в содеянном, ведь он не обманул девушку. Завтра она станет его женой. То, что произошло, по его мнению должно было превратить предстоящее бракосочетание из чисто юридической процедуры ратификации ранее достигнутой договоренности в романтический акт соединения двух тайных любовников.

Сперва – любовь, потом – брак, так считал Геркуланий. Хотя, быть может, он и ошибался.

***

Стояли, сидели, лежали, пили, курили сигары и трубки, трепались о чем-то совершенно пустяковом. Шварцебаппер, в свойственной ему грубоватой манере, подтрунивал над многоженцем-султаном. Салам, привыкший к этим подначкам, лениво отбрехивался. Шут изредка вставлял едкие и не лишенные остроумия реплики. Все знали о его близости к Бенедикту и воспринимали его почти как своего. Бунимад согласно качал головой и всем улыбался.

Резко отворилась дверь и в воздух бильярдной, в котором плавали облака табачного дыма, ворвалась струя чистого воздуха. Вместе с ней в комнату вошли царь Эдуардыч и за ним наследник его, Ратомир.

Бенедикт быстрым шагом преодолел пространство между дверью и буфетом, решительно схватил бутылку и, плеснув оттуда на дно бокала, единым духом осушил его, утерев усы рукавом и крякнув.

– Сейчас поскандалил с министром финансов, – поделился он с окружающими, – казна пуста… Казна пуста, представляете себе, господа! Куда уходят деньги?! Он советует мне ввести еще налоги. Он!.. – представляете? Советует мне!.. Еще налоги!.. Но, ведь, придется, однако, господа, а?.. Что посоветуете?

Он налил еще и теперь стоял, побалтывая в стакане золотистую густую жидкость, глядя на присутствующих коллег – высокий, худой, с лысым, загорелым черепом и длинными седыми усами на узком лице.

– А вы, Бенедикт Эдуардыч, введите у себя в Амиране многоженство. – Отозвался с дивана султан Ахинейский. – И прогрессивный налог на жен. Очень прибыльное дело.

– А еще можно, – добавил, стрельнув глазами в сторону молчаливого Бунимада, Шварцебаппер, – ввести налог на бездетность. Женился – плати, пока первое дитя не родится. Заодно способствует повышению рождаемости. Рождаемость для государства – первое дело! Армии нужны солдаты, министерству финансов – налогоплательщики, царю – подданные.

– Да, – вздохнул Бенедикт, – страной управлять трудно. Ну ладно, что-нибудь придумаем.

Побыв в кругу родственников еще недолгое время, царь ушел, оставив гостям наследника.

– Я ухожу, – сказал Бенедикт перед тем, как дверь за ним закрылась, – столько дел, – он вздохнул и сокрушенно развел руками, – сами понимаете!..

Он положил руку на плечо двинувшегося было следом Ратомира и добавил, разворачивая сына лицом к гостям: