Озерцо было небольшое: днём оно наверняка бывало густо засижено утками, а среди птиц плавали ребятишки во взятых напрокат лодчонках; однако ночью оно выглядело довольно безмолвным и таинственным. Его берега терялись во тьме и зарослях тростников. Над водой висели мостики в восточном стиле, ведущие на безмолвные островки. На одном из островков высилась китайская пагода. Перед пагодой была деревянная веранда, висящая над самой водой.

Именно туда торопливо направился наёмник. Он прошагал по изящному мостику, гулко топая по дощатому настилу. Впереди, на тёмной веранде, виднелась фигура человека, который явно ожидал нас. Над головой его, на более высоких планах, бдительно парили мрачные тени.

Так, пора проявить осторожность. Если я останусь сидеть на сапоге, меня быстро заметит даже самый слабоумный бес. Однако это не помешает мне подобраться поближе и подслушать разговор. Под мостиком виднелись заросли тростника, густые и чёрные. Идеальное место для засады! Ящерка отцепилась от сапога, прыгнула и плюхнулась в тростники. Несколько секунд спустя, после ещё одной болезненной смены облика, маленькая зелёная змейка поплыла к острову, пробираясь между гниющих стеблей.

Сверху донёсся голос наёмника, негромкий и почтительный:

– Добрый вечер, мистер Хопкинс!

Просвет в тростниках. Змейка обвилась вокруг обломанной ветки, торчащей из воды, и поднялась повыше, вглядываясь в сторону веранды. Там стоял наёмник, а рядом с ним – другой человек, невысокий, сутуловатый. Человек похлопал наёмника по руке в знак дружеского приветствия. Я напряг усталые глаза. На краткий миг передо мной мелькнуло его лицо: вялое, невыразительное, совершенно незапоминающееся. Так почему же в нём было нечто, показавшееся ужасно знакомым и заставившееся меня содрогнуться?

Оба отошли вглубь веранды и скрылись из виду. Яростно бранясь, змейка принялась ломиться дальше, изящно извиваясь меж тростников. Ещё чуть-чуть… Если я смогу услышать голос Хопкинса, хоть малейший намёк…

Внезапно десять тростниковых стеблей шевельнулись, и от стены тростников отделились пять высоких серых теней. Десять ног-тростинок согнулись и распрямились. Всё произошло совершенно беззвучно: только что я был на озере совершенно один, а в следующий миг пять цапель ринулись на меня, точно серо-белые призраки, щёлкая клювами-мечами и сверкая красными глазами. Размахивающие крылья били по воде, отрезая пути к отступлению, когти целились в отчаянно извивающуюся змейку, клювы готовились пронзать и хватать… Я извернулся и быстрее мысли нырнул под воду. Однако цапли оказались ещё проворнее: один клюв вцепился мне в хвост, второй сомкнулся на моём теле у самой головы. Две цапли взмахнули крыльями и поднялись в воздух, а я болтался между ними, точно червяк.

Я проверил своих противников на всех семи планах – это были фолиоты, все пятеро. При нормальных обстоятельствах я бы разукрасил полгорода их шикарными перьями, но в моём нынешнем состоянии и с одним-то бороться было рискованно. Я почувствовал, как моя сущность начинает рваться…

Я боролся, выдирался и извивался. Я плевался ядом направо и налево. Гнев переполнял меня, придавая немного сил. Я сменил облик, сделавшись ещё меньше, превратившись в крошечного скользкого угря. Угорь выскользнул из клювов и полетел вниз, в спасительную воду.

Ещё один клюв.

Щёлк! И вокруг воцарилась тьма.

Вот ведь некстати! Не так давно я сожрал того беса, а теперь проглотили меня самого! Вокруг заклубилась чуждая сущность. Я чувствовал, как она начинает разъедать мою собственную[46].

Выбора не было. Я собрал всю свою силу и использовал Взрыв.