– Уже поздно, давайте-ка я уложу вас спать, – сказал Створкин, открывая дверь в одну из комнат. В комнате обнаружилась застеленная кровать с небольшим столиком.
– Поздно? – пролепетал я, еле находя в себе силы хотя бы разуться.
– Отдыхайте. Вам это нужно сейчас. А вот вопросы могут и подождать, – настойчиво перебил меня Створкин и вышел, оставив меня одного.
8
Утром меня разбудил Ронин. Я услышал его фырканье где-то рядом с собой. Плотные шторы в комнате практически не пропускали дневной свет, но все же было понятно, что за окном светло. На столике лежал листок бумаги. Это была записка от Створкина.
«Дорогой И. В.! Прошу великодушно меня простить. Я вынужден срочно отлучиться на несколько дней. Дела требуют моего присутствия в Эдинбурге. Кстати, слышали ли вы когда-нибудь легенду о Камне Судьбы? В библиотеке можно найти достаточно информации о нем, если вас это заинтересует. Она (библиотека), как и этот дом, в вашем распоряжении. У меня гостит мой старинный друг из Мексики. Вы его видели, когда мы выходили из ресторана. Его зовут Дон Хосе. Он рыцарь-хранитель уже много лет. Думаю, общение с ним будет вам полезно.
С почтением, П. Створкин».
Застелив кровать, я вышел из комнаты. Откуда-то доносилось характерное звяканье чайной ложки о чашку. Иного пути, как на второй этаж, не предвиделось. Там за столом сидел пожилой седоватый мужчина в сомбреро. Абсолютно некстати пришло на ум фоменковское – «.. по Хуану и сомбреро». Лучше не скажешь.
Кроме сомбреро на нем было какое-то невообразимо яркое пончо с бахромой и затейливым орнаментом. Черты его смуглого лица напоминали об ацтеках и майя. Большой нос с горбинкой, темные глаза в лучиках морщин, коротко подстриженная борода с проседью. И вот ведь штука какая – от него исходило прямо-таки осязаемое ощущение силы. Это впечатляло.
– Ну и чего мы встали как вкопанные? – весело спросил Дон Хосе. У него был сильный испанский акцент, но в целом он очень хорошо владел русским языком. – Шляпа нравится? Подарю, если хочешь. У меня их много. Коллекционирую. А ты чего-нибудь коллекционируешь, э? – спросил Дон Хосе, наливая чай. И, не дожидаясь ответа, сказал:
– Ну, так чего стоишь-то? В ногах же правды нет. Садись, амиго.
Последнюю фразу он произнес с такой хитрой интонацией, что я засомневался в его нерусском происхождении.
– А я ничего особенного не коллекционирую, – нерешительно ответил я.
– Ну, это мы поправим. Петр говорит, ты философ, а?
– Есть такое, – смущенно сказал я.
– Любитель, значит, мудрости? – лукаво подмигнув, продолжил расспросы Дон Хосе. И, кивнув на чайник, предложил:
– Чаю?
– Да, с удовольствием.
– А как же: «Во многой мудрости много печали. И кто умножает знания, тот умножает скорбь»? Получается, любитель скорби ты, амиго?
Его «амиго» было совершенно неподражаемым. Надо было реагировать на эту старую шутку. Дон Хосе явно ожидал ответа.
– В таком контексте я философию не рассматривал. А вы кто, позвольте спросить?
– Хм. Если б я знал, думаешь, сидел бы здесь с тобой?
– Я не понимаю вас, – окончательно смутился я.
– Эх, молодо-зелено, – сказал он и критически посмотрел на меня. – Впрочем, не очень молодо, – заметил он и продолжил спрашивать: – Вот ты мне скажи, амиго, зачем, по-твоему, все это?
– Что? – опять не понял я.
– Все. Ты, я, этот город, наш разговор, вообще жизнь? Не для того ли, чтобы понять, кто мы есть? А ты, модный такой, спрашиваешь: «Кто вы?». Вопросик-то на всю жизнь, э?
– Но Створкин сказал, вы – хранитель.
– А он не сказал, кем я был до того, как стал им?
– Нет. Мы виделись всего несколько раз.
– Это зря. Петр – великий человек. Я бы на твоем месте использовал любую возможность быть с ним. Разговаривать. Наблюдать. Таких людей вообще единицы. А он и среди них уникальный. В своем роде. Когда-то давно он спас меня, и я буду благодарен ему до конца своей жизни. И ради его просьбы даже готов тратить свое время на разговор с таким олухом, как ты, амиго.