Во второй свой приезд в Бирск я, как говорится, на полную катушку «включил журналиста». Я смотрел, я слушал, я спрашивал. Домик состоял, как мне помнится, из трёх комнат. Та, что побольше, гостиная, вся была в книгах. У одной стенки стоял шкаф, полностью забитый фотоальбомами. Альбомы – от старинных, дореволюционных (их мало), до самодельных «Альбомов для рисования», заполненных снимками о периоде в Норильске и уже в Бирске – по годам, вернее, по летним сезонам.

Это была богатейшая фотолетопись, и в неё мы даже не углублялись – чтобы только пролистать эти альбомы, понадобилась бы, наверное, целая неделя.

Помню, что Ирина Борисовна показала мне старые фотографии: своих бабушек, дедушек, родителей, братьев.

Все её рассказы тоже не записывал, берёг плёнку. Теперь я понимаю, что самое интересное она могла рассказывать как раз не в микрофон, а вот за таким листанием старых фотоальбомов.

Я прожил у Ирины Борисовны три или четыре дня. Она отвела мне местечко в маленькой спальне (может быть, это была комната Георгия Васильевича?), а сама уходила куда-то вглубь дома.

По утрам мы садились завтракать, и тут я уже включал магнитофон. Эти завтраки длились часа по три – я только успевал переворачивать, менять и подписывать кассеты. По-хорошему, мне надо было делать это месяц. Или даже два. Так много могла бы рассказать Ирина Борисовна. Но – как уж получилось…

Ирина Борисовна:

– Киевский университет назывался тогда Киевским Институтом Народней Освиты (КИНО), где лекции частично читали на украинском языке. Слово «университет» считалось крамольным, сказать, что ты учишься в университете – за это выгоняли. Хотя КИНО для учебного заведения – название малоубедительное. Позже КИНО переименовали в ВИНО (Выщий Институт Народней Освиты), получилось совсем уж неважно.

В Москве и Ленинграде университеты продолжали работать, а в Киеве университет должен был исчезнуть. Хотя помещался он в том же здании и преподавали в нём старые профессора.

Что значило тогда поступить в высшее учебное заведение человеку не рабоче-крестьянского происхождения? Мой старший брат Кирилл поступал три раза, выдерживал на круглые пятёрки, но приняли его только на третий год. И то не в тот вуз, в который он хотел. Кирилл великолепно рисовал и мечтал стать архитектором. Но вместо Архитектурного был принят в Энергетический и в конце концов стал очень способным математиком и физиком.

Мы держали экзамены по куриям: была курия рабочих, курия крестьян и курия интеллигенции. Рабочий и крестьянин мог выдержать на двойки и его принимали. А мы выдерживали на пятёрки и нас не принимали.

Я держала на химфак, очень любила химию (один из моих дядек был профессором химии, я постоянно бывала у него в лаборатории), но на химфак я не попала, меня еле-еле приняли на биофак. А мой будущий муж, Жорж Артемьев, который был тоже очень способным молодым человеком, три года держал в политехнический и в результате ходатайств, поездок в Харьков, всякой мольбы и скандалов его приняли в университет на биофак.

Так что дети интеллигенции буквально продирались в высшие учебные заведения. Сейчас это кажется совершенно диким, но тогда это была жизнь.

Атмосфера в институте была такая, что к интеллигенции относились настороженно. Жорж Артемьев демонстративно ходил в белом воротнике и в галстуке. Так его чуть ли не на комсомольском собрании прорабатывали, что он ходит в такой буржуазной одежде. Надо было ходить в косоворотке. И девушкам надо было носить красный платочек. А кольцо надеть, туфли на каблуках, или бусы повесить – да ты что? Это отрыжка капитализма.