Передвигаться по комнате было сложно. Последствия ссоры с родителями давали о себе знать.

Она надеялась поговорить по душам, обсудить всё со взрослыми людьми. Она не почувствовала от лица интуиции никаких предупреждений: сердце билось так громко, аж оглушительно, а тревожность подскочила до той самой отметки, когда ступни потеют до выскальзывающих из тапочек носков, тело всё как-то сжимается, а глаза превращаются в два больших, блестящих, зеркальных шара. В их влажной поверхности отражались мать и отец, читающие её, словно сквозь прозрачное стекло. Она зашла в комнату, прямо в искусно выстроенную ловушку из протянутых в отзывчивости рук.

– Я бы хотела приложить все силы, чтобы поступить в медицинский университет за границу, – начала Урсула, и голос её походил на натянутую нить. Она взглянула своими талыми глазами в серые глаза папы – там было тихо, как после бури – и в льдистые мамы – они обжигали безэмоциональностью – не нашла ни там, ни здесь ни намёка на чуткость, но отступать было уже некуда.

– Почему ты так уверена, что все твои усилия, время и старания, приложенные к нашим деньгам, не окажутся напрасны? – она не знала, как получалось у мамы одним предложением перечеркнуть весь запал в душе человека. Она так не умела. Она была не похожа на родителей внешностью, как не могла тягаться и с их могуществом. Далёкий, холодный, неприступный метеорит посреди космоса, а они – вырезанные из его недр фигуры.

– Можно пойти за сердцем и серьёзно ошибиться. Можно пойти за разумом и влюбиться в ненавистное дело. Когда говоришь себе, что это необходимо, и становишься на непростую дорогу, время расставляет всё на свои места: стереотипы рушатся, и взгляды меняются, – папа говорил об этом, как о чём-то не многозначительном, но Урсула знала – за этими словами, за туманными глазами скрывается история сильного человека. Такого сильного, что победить твёрдость его убеждений подростку вроде неё было не по силам.

Когда на чашу весов против её слов лег весомый аргумент, напряжение схлынуло. Она была рада, что оно ушло, но вот причине его ухода не обрадовалась. Стены в голове сдвинулись, лабиринты мозга опустели от мыслей, натянутая нить голоса ослабла, обвисла и дрожала, когда она тщетно пыталась выбросить последние убеждения как можно дальше, в попытке попасть в уязвимый уголок хоть одной отчуждённой души.

Их всегда отделяло поле, равнина, километры пространства. Заполни его – и получится штормовое море, которое не переплыть на корабле: Урсула пыталась, но потерпела крушение и на века затаилась на дне. Родители не трогали её долгое время с того случая трёхлетней давности, а потом вдруг закинули в воду удочку – предложили поговорить о будущей профессии – и она съела наживку. Распахивала перед ними все стены, что отстраивала так долго, а разрушала за считанные минуты – три года восстановления и одна роковая беседа. Входила навстречу с блюдцами щенячьих глаз, подернутыми влагой от волнения, а выходила с солёными дорожками слёз на щеках. Её мир казался ей таким хрупким и нежным на фоне устремлённых ввысь стен, которыми они отгородились от маленькой девочки ещё в раннем детстве.

Теперь она ясно видела эту каменную преграду в их глазах. Они распахнули перед ней руки, а потом ими же вырвали и скомкали обнажённое доверие. Ей было больно, когда невыразительные взгляды душили её откровенность, крушили обломки её собственных стен. Она открыла им самое дорогое – горячее, бьющееся, мечтательное сердце, а они метнули в него стрелы. И оно, беззащитное перед лицом зрелости, рассыпалось осколками.