А он, предаваясь философским размышлениям, благо времени на это было полно, никак не мог понять, как это они так легко, будто бы даже естественно, делят всё пополам по двоичному принципу, а по сути – грабят, даже грабастают. Куда взгляд ни кинь – наши и ваши, лояльные и чужие, и почему-то кругом правы только те, у кого власть и кто в эту власть пылко влюблён, а остальные – автоматически беззащитны, их держат на поводке, чтобы ими прикрыться и затем выкинуть после дела. И это, с позволения сказать, в общественном договоре широко распространено, и будто бы это так и надо!.. Может, мы сами виноваты, что подчиняемся любой глупости, если она звучит уверенно? Может, кто на кого учился, тот так и живёт, а точнее сказать, кто кем родился? Ведь всякая тварь развивается сообразно своей природе, как бы сказал Дарвин. Или не Дарвин?.. Но это имя звучит здесь абсолютно уместно.

Архитектор закрыл глаза и незаметно для самого себя уснул от непреодолимой усталости. Плавно, как в лифте, погружаясь куда-то глубоко, он увидел такой сон, словно бы обнаружил себя одиноким Робинзоном на острове. Сначала он стоял и долго всматривался вдаль, наблюдая, как беззаботно мерцает апельсиновое солнце в воде, затем он медленно брёл вдоль берега. Под ногами хрустел тёплый песок, высоченные деревья слева приветственно махали ветвями, словно сказочными руками, вскидывая их по очереди, в том порядке, в каком он к ним приближался. И голубой ветер шумел изо всех сил, издавая звук: «Привееееет!» И ему вдруг стало очень хорошо, оттого что этот пустынный берег оказался таким наполненным и гостеприимным. «Так, выходит, вы меня ждали?!» И он тоже помахал рукой, и почувствовал трогательную такую любовь к этим деревьям, и к ветру, и к морю, такое забытое переживание, будто что-то сжалось в груди, как когда он спустя тридцать лет нашёл в родительском доме собственную смешную игрушку – лохматого зайца и две поделки – вышитую «назад иголкой» голубую салфетку с одним цветком и надписью детскими буквами «маме» и кривой деревянный брусок в виде треугольной призмы с выжженным домиком и надписью «папе» на модном тогда аппарате для детского творчества, который раскалялся докрасна, и тогда от деревяшки струился едкий дымок. От него щекотало в носу, деревяшка оплавлялась и чернела. И от этого сжатия в груди всё становилось таким родным, таким, что невозможно было объяснить, как получилось, что эти трогательные вещи были преданы. Как?.. А если бы он забрал их в город, это бы выглядело крайне нелепо, и потом, меняя квартиры и города, никогда бы их не сохранил. А они… почему они всё равно остаются, эти напоминания из того ясного времени, когда твоя уже крепкая мужская рука ещё принадлежала милому шестилетнему мальчику?

Так он долго брёл, проваливаясь ногами в песок, и вдруг понял, что стал одним целым вместе с природой, дыша одним воздухом, наполняясь общим настроением, будто кто-то главный напомнил ему, как же всё вокруг на самом деле едино и потому божественно. Ведь если бы вещи в нашем мире возникали каждая сама по себе самостоятельно и бессвязно, то никогда бы они так хорошо не сочетались и не уравновешивали друг друга. Всё выглядело бы подобно залежавшимся товарам в заброшенном магазине. А здесь ведь всё едино! Значит, ты никогда больше не будешь таким, как прежде, – брошенным или, как бывало, одиноким! Ты станешь цельным, огромным, как этот берег, как мир, в перекличке повторяя всю его сложную красоту. Хотя это ошибочно, думать, что ты станешь, ведь ты им и раньше был – подлинным, непридуманным, когда родился, рос, бегал с друзьями, весь пропитанный зелёными и оранжевыми бликами, морским бризом, радужными птичками и музыкой. Как радовался, получив в подарок лохматого зайца, разговаривал с ним, как с другом, да и с деревьями ты тоже любил разговаривать. Ведь это же так естественно.