– Не надо меня тащить, – спокойно сказал Витя и встал из-за стола. – Сам пойду.

***

Витя давно потерял счёт времени. В бестиарий не проникали солнечные лучи – непонятно было, день сейчас или ночь, сколько прошло часов и минут.

Из кафе он вышел сам, но его тут же скрутили, засунули в машину и привезли сюда, в северо-западное отделение Общества. Здание спрятано в редком лесу, на равном удалении от всех соседних деревень, даже тех, что давно заброшены. Это бетонная коробка почти без окон, которая выглядела так, будто её выкопали из земли, кое-как отряхнули и поставили здесь – и выбросить жалко, и домой не возьмёшь. Бестиарий, конечно, располагался в подвале; Витю как втолкнули в крошечную, меньше кубометра, клетку, так он там и сидел. Выходил, только когда забирали на допрос или на опыты.

Сначала были только разговоры. Витю выводили из клетки – точнее, он сам вылезал, радовался возможности хоть как-то размяться – вели ярко освещёнными коридорами (и где их столько помещалось в этом зданьице?), сажали за стол в стерильной, как операционная, комнате. И спрашивали. Кто такой? Как зовут? Почему называет себя старым именем? Сколько человек заманил в лес?

– Никого я не заманивал, – буркнул Витя и покосился на Юлю, впервые услышав этот вопрос.

Она неизменно стояла в уголке, когда его приводили на допрос. Никогда не садилась, ничего не записывала – просто слушала. А его по пятому и двадцатому кругу всё спрашивали об одном и том же: кто, как зовут, почему имя оставил прежнее, сколько на его совести человек. Сотрудники, которые допрос вели – а их было трое, они менялись между собой – наверное, все ответы уже давно наизусть выучили. Но всё равно повторяли вопросы – видно, надеялись, что Витя собьётся и что-нибудь для себя невыгодное скажет. Но он не сбивался и говорил каждый раз одно и то же, слово в слово. Похоже, мужчин – а допрашивали исключительно мужчины – это злило.

После четвёртого допроса Витя обратил внимание, что как-то странно себя чувствует. Никогда ещё с тех пор, как он заблудился в лесу двадцать два года назад, он не испытывал такой слабости и нехватки воздуха. После девятого допроса на странное самочувствие Вити обратили внимание и сотрудники Общества. Спросили, в чём дело. Витя и рад был бы ответить, но сам не знал. Юля тихонько подала голос из своего угла:

– Ему без леса тяжело…

Витю вывели наружу. Он с удивлением обнаружил, что с ареста прошло три недели – лешему это было очевидно по одному взгляду на деревья.

Юлино замечание оказалось справедливым: даже от пяти минут на улице Вите стало гораздо лучше. Его стали выводить на прогулку каждый вечер.

***

Однажды, когда Витю вели после очередного допроса обратно в клетку, конвоир спросил у Юли:

– Как там твоя статья?

Юля, как показалось Вите, смутилась. Она шла на полшага впереди и справа от него, так что её лицо он видел хорошо.

– Да нормально, – буркнула она.

– Хватает материала? – усмехнулся конвоир и ткнул Витю кулаком между лопаток, хотя леший и так послушно шагал куда требовалось. – Или забываешь половину записать, пока до кабинета дойдёшь?

– Ничего я не забываю.

Точно, не показалось: разговор Юле совсем не нравился.

– Видел я твои дневники наблюдений, – не унимался сопровождающий. – Скоро «Войну и мир» напишешь.

– Дневники наблюдений, значит? – подал голос Витя. – А после наших встреч ты тоже их заполняла?

– А ты думал, она с тобой тискаться ходила? – фыркнул конвоир. – Шевели поршнями, нелюдь! – и он снова пихнул Витю, хотя тот и не собирался останавливаться или замедлять шаг.

На двенадцатом или тринадцатом допросе сотрудник Общества задал наконец вопрос, ради которого, похоже, всё и было: