При всём видимом нормальном состоянии Надя морально чувствовала себя плохо, она была на грани нервного срыва и в шаге от депрессии. Всегда думала про своего Богдана, каким бы он был, как бы рос, представляла его пятилетним, семилетним, совсем взрослым, при этом думая, как мерзко было носить в себе задыхающийся плод, у которого нет шансов на спасение. Ваня сначала не замечал этих перемен, несмотря на свою чуткость и заботу. Надя через два месяца посчитала неправильным всё носить в себе и рассказала ему о своих переживаниях.

– Ты знаешь, меня волнует одна мысль и я не буду спокойна, если мы вместе не сделаем это, – с серьёзным и задумчивым видом начала она.

– Конечно сделаем, о чём речь?

– Я хочу похоронить Богдана.

Как гром среди ясного неба, прозвучали эти слова.

– Ты всё ещё думаешь про это, уже два месяца прошло.

– Да, я его рожала, и он жил во мне.

– Ладно, я не буду спорить. Если ты вернёшься ко мне весёлой и жизнерадостной после этого.

Она промолчала.

– Но ты же знаешь, что хоронить-то нечего.

– Знаю. Давай просто памятник поставим на погосте, при папиной церкви, и тогда я спокойна буду.

– Ладно, поехали за памятником прямо сегодня, а завтра поставим.

– Хорошо, только ехать никуда не надо, – она позвонила Дяде Лёне из своей деревни.

– Дядь Лёнь, здравствуйте, мне крест нужно кедровый на могилку сделать.

– Хорошо, сделаю, а кто помер-то?

– Сын мой помер, не родившись, а я его похоронить хочу.

– Ну, это правильно, доченька, все мы в землице родной лежать должны.

– Ты только, Дядя Лёня, вырежи на кресте надпись для меня. «Ты Богом дан был».

– Хорошо, родимая, всё сделаю. Ты на погосте будешь ставить?

– Да.

– Хорошо, тогда я и место подготовлю там. Когда приедешь?

– Завтра.

– Успею. Жду.

Отношения Ивана и Надежды складывались хорошо, но не торопливо, не стремительно. Они присматривались, притирались. Она не хотела повторения истории. Он хотел серьёзных семейный отношений. Поэтому жили они порознь, близости себе не позволяли, поцеловались только раз в щёку. Но это обоих устраивало, и им даже нравилось томиться и ждать развития вместе.

На следующий день они поехали в деревню ставить крест.

Путь был неблизкий, и по дороге она взяла его руку и переложила её с рычага коробки передач себе на колено, и, смотря на него, прошептала:

– Знаешь, что для меня отношения?

– Нет, – прикинулся он.

– Я хочу ощущать, что нужна тебе постоянно, всегда, 24 часа в сутки, – нагловато посматривая на него, провела кружок на своей ляжке, показывая часовой циферблат, – И семь дней в неделю.

Он не нашёл ничего, что ответить, и молча завёл свою ладонь на внутреннюю часть бедра. И не убирал её до самого конца поездки. «Хорошо, что машина на автомате».

Хотя её попытка загнать его в какие-то рамки и указание, что именно ему нужно делать, немного ему не понравились, но вида Иван не подал.

Доехали до родной церкви, ничего не изменилось, всё те же покосившиеся кресты на куполах, всё та же прохудившаяся крыша и скрипучий пол. На погосте крест отца Сергия выглядел неухоженным и заброшенным. На Надю нахлынуло чувство вины за оставленную могилу единственного родного человека на всей Земле. Она опустилась на колени перед могилой и вырывала засохшую траву, пытаясь навести хоть какой-то порядок. Ваня подошёл к ней со спины и сказал:

– Иди, там дядя Лёня пришёл, я приберусь.

Она обернулась и увидела превратившегося в старика Дядю Лёню. Бросилась ему на шею и бесслёзно заплакала о потерянном времени и что его уже не вернёшь. Казалось, ещё вчера Надя бегала по огороду деревенского плотника. А сегодня вот он, глубокий старик с лицом, изрезанным морщинами, одетый в лохмотья. Старый человек, который принуждён к тяжёлой физической работе. Иначе не выжить. В этой стране как только ты теряешь возможность к тяжкому труду, ты уже почти мёртв.